— Ты не убьешь меня, — напомнил отец Алексий в спину уходящему убийце.
— Посмотрим, — ответил Зверь, не оборачиваясь. И остановился в дверях. — Я действительно не хотел убивать ее, — сказал он тихо. Себе или священнику, непонятно, — и я убил того, кто заставил меня сделать это. — Он все-таки обернулся, глянул чуть растерянно: — Почему мне хочется, чтобы ты поверил?.. Не важно. До завтра.
Отец Алексий сдержал желание ударить кулаком по подлокотнику кресла. Нужно было оставаться спокойным. Пусть наигранно. Пусть его спокойствие нимало не походило на вежливую безмятежность Зверя. Пусть. Вся ненависть, решимость, жажда убивать, свернувшиеся в тугой клубок, понадобятся чуть позже Совсем уже скоро. Когда он перестанет быть гостем. А Зверь так и не станет хозяином.
Ночь за окнами вздыхала тепло и глубоко. Такие ночи бывают в августе, где-нибудь на берегах теплых морей, а не в мае — в Уральских горах. Отец Алексий сидел в кресле и внимательно слушал тишину за окнами, тишину в доме, тишину в себе самом.
Поднял глаза к небу, не видимому взглядом, к тому небу, которое знал и чувствовал в себе:
— Страшное замысливаю, Господи. Помоги. И… прости. Не от доброты своей прости, от понимания. Я ведь не человека убью. Я испорченную машину выключу. Опасную. Если бы он был нужен тебе, Господи, ты не позволил бы нам встретиться. А раз уж позволил, значит, хочешь, чтобы я сделал то, что сделать должен. Никогда ты не оставлял меня. Не оставь и сейчас.
Он чувствовал, как душа переполняется светом и уверенностью в собственных силах. Он чувствовал Бога, его терпеливое, спокойное внимание. Понимание.
А готовности простить не слышал. Но это уже не смущало.
Священник встал из кресла и подошел к тяжелому письменному столу, крепко упершемуся в густой ворс ковра четырьмя толстыми ножками.
Настольная лампа была намертво вделана в столешницу. Красивая лампа из хрусталя и черного агата — часть письменного прибора, который сам по себе был деталью псевдославянского интерьера. Довольно неожиданной деталью. Далекие предки немало подивились бы и лампе, и тяжелой каменной пепельнице и уж, конечно, зажигалке…
Зажигалка не работала. Пепельница росла прямо из стола. Лампу даже разбить было нечем.
За два дня, проведенных в своей тюрьме, отец Алексий перепробовал на предмет убойности все, до чего смог дотянуться. Тщетно. Делали на совесть. И все же сейчас священнику нужна была именно лампа. Не красивый, играющий светом на множестве граней хрустальный шар, а сетевой шнур, заключенный в гибкую пластиковую оболочку.
Олег отложил карандаш и вскинул голову, прислушиваясь. Болезненной вспышкой дом пронзила тревога. Мгновенная, тут же угасшая.