Раньше она никогда так не разговаривала с матерью. Ей всегда удавалось держать себя в руках, контролировать эмоции. Скрывать то, что в ее сердце живет страшная, обжигающая обида. Эта обида была ее личным чудовищем, которую, как какую-нибудь собаку Баскервилей, приходилось скрывать ото всех на свете… Но, кажется, сейчас чудовище готово было вырваться на свободу.
— Нашла виноватую! — неожиданно рассердилась мать, сурово сдвинув брови. — Не знала я, что ты такая злопамятная. Сколько лет прошло! И кроме того, тебе не на меня надо злиться, а на своего папашу. Он во всем виноват! Сбежал, как трус с поля боя. Ты была тогда совсем маленькой, а у нас, между прочим, ни бабушек, ни дедушек… Я пять лет подъезды ради тебя мыла! Про личную жизнь даже и не думала! А теперь ты меня обвиняешь?!
— Ага! — иронически воскликнула Таня. — И чем, интересно, ты лучше папочки? Он меня бросил, когда я в пеленках лежала, а ты дотерпела до совершеннолетия! Конечно, тебя это оправдывает!
— Если ты подзабыла, тебе тогда уже исполнилось семнадцать лет, — продолжала кипятиться мать. — И я, между прочим, тебе квартиру оставила! Родовое гнездо!
— Родовое гнездо! — возмутилась Таня. — Ты говоришь так, как будто речь идет о замке в Шотландии, а не об «однушке» на окраине.
— Еще неизвестно, что дороже стоит — замок в Шотландии или «однушка» в Москве, — парировала мать. — Да ведь девчонки в семнадцать лет о таком только мечтать могут! Одна, ни от кого не зависишь, творишь что хочется…
— Я мечтала жить с тобой!
— Знаю, знаю… — Мать немного сбавила обороты. — Но что я могла поделать? Я, между прочим, ребенка ждала. У меня новая жизнь начиналась! Неужели ты не можешь меня понять?! У нас с Колей такая любовь закрутилась!
— Да что это за любовь, ради которой можно выбросить из жизни собственную дочь?! — Таня почувствовала, как ее губы поехали вниз, а нос набряк от слез. Она пнула ногой чемодан, повалившийся набок. — Это не любовь, а какое-то уродство! У тебя с отцом были уродские отношения, и с Колей тоже — такие же уродские! У меня из-за тебя вся жизнь наперекосяк!
И Таня разрыдалась, не в силах больше справляться с болью, которая разрывала ее изнутри. Мать испуганно посмотрела на нее, но не рискнула сунуться с утешениями — только стиснула руки. Таня вообще не помнила, чтобы эта женщина обнимала или ласкала ее. Когда она видела, как чужие матери целуют своих малышей в макушку, в щечки, в ладошки, на нее нападала звериная тоска.
Она подумала, что ненавидит Виктора еще и за то, что он не хотел ребенка.
— Таня, перестань истерить, люди смотрят! — сдавленным голосом сказала мать, нервно озираясь по сторонам. Пошел мелкий моросящий дождь, и от этого дождя волосы вокруг ее лица завились мелкими колечками, сделав ее моложе и свежее.