Несколько пассажиров вышли, кто-то вошел. Уэлком высмотрел Лонгмэна, сидящего напротив кабины машиниста. Расстояние между ними было приличное. Длина вагона — семьдесят два фута, верно? Семьдесят два фута, сорок четыре сиденья. А на линиях сетей «Бруклин-Манхэттен» и «Индепендент» вагоны длиной в семьдесят пять футов, и сидений в них больше — до шестидесяти пяти. Пришлось вызубрить всю эту хрень — подумаешь, как сложно.
Двери уже начали закрываться, когда, раздвинув их плечами, в вагон протиснулась телочка. Он поглядел на нее с интересом. Предельно короткая мини-юбка, длинные ноги в белых сапогах, маленькая круглая попка. Пока что все неплохо, подумал Уэлком, теперь надо оценить вид спереди. Когда она повернулась, он улыбнулся, отмечая знатные сиськи, сильно оттянувшие вниз нечто вроде нежно-розового свитера под коротким зеленым жакетом. Большие глаза, толстые накладные ресницы, роскошные большие губы, покрытые толстым слоем ярко-красной помады, длинные черные прямые волосы, прямыми прядями свисающие из-под этакой сексуальной армейской панамки.
Телочка уселась в переднем конце вагона и закинула ногу на ногу, так что мини-юбка задралась чуть не до ушей. Неплохо. Он сосредоточился на созерцании ее длинных ног и представил, что они закинуты ему на плечи. Для начала.
— «28-я улица», — гласом архангела протрубил кондуктор. — Следующая станция «28-я улица».
Уэлком прижался бедром к латунной ручке двери. Уже «Двадцать восьмая». Отлично. Он прикинул, сколько пассажиров в вагоне. Так, сидит человек тридцать плюс пара мальчишек торчит у дверей. Около половины из них придется вышвырнуть. Но только не телочку в мини-юбке — она останется, и плевать, что думает по этому поводу Райдер или кто бы то ни было другой. Скажете, это безумие — думать о бабах в такой момент? Ладно, пусть он псих. Но телочка останется. Она придаст делу, что называется, романтический интерес.
Лонгмэн ехал в первом вагоне. Он сидел на том же месте, что и Стивер пятью вагонами дальше — прямо у запертой стальной двери, ведущей в кабину машиниста. На двери красовался витиеватый ярко-красный росчерк граффити. Коробка Лонгмэна, обернутая толстой бумагой и перевязанная грубой желтой веревкой, была помечена черным карандашом: «Эверест Принтинг, Лафайетт-стрит 826». Он держал коробку между коленями, положив на нее руки и засунув пальцы под узел веревки.
Он сел на «Пэлем Сто двадцать три» на станции «86-я улица», чтобы к «Двадцать восьмой» наверняка успеть занять место у кабины. Не то что бы это имело принципиальное значение, но он настоял, что займет именно это место. И он своего добился, хотя только потому, что остальным было более или менее наплевать. Сейчас он понимал, что уперся именно потому, что был уверен: никто не будет возражать. В противном случае решение принимал бы Райдер. Ведь, в сущности, это из-за Райдера он вообще сидит здесь, готовый погрузиться в кошмар наяву.