— Ну, вообще-то да, — ответил он. — Я тут кое-что прикинул на досуге. Думаю, я знаю, как это сделать.
— Расскажи.
Лонгмэн с гордостью изложил свой план, а закончив, победоносно взглянул на Райдера.
— Еще по одной, — окликнул Райдер официанта. Затем повернулся к Лонгмэну: — Так давай же сделаем это.
Не желая уступить Райдеру, Лонгмэн беспечно ответил:
— А чего, давай.
Но тут ему неожиданно стало дурно, закружилась голова; позже он вспоминал, что так же чувствовал себя когда-то, собираясь лечь в постель с женщиной.
Все еще можно было отступить. Достаточно было просто сказать «нет». Да, он утратил бы уважение Райдера, зато обошлось бы без последствий. Но дело было не только в Райдере. В тот момент у него перед глазами будто пробежала вся его предыдущая жизнь, безотрадная, убогая и серая, в одиночестве и бедности, без единого близкого друга, без женщины. В сорок один год он не то чтобы считался нетрудоспособным, но в лучшем случае его ждала череда бессмысленных, холопских и уж во всяком случае бесперспективных работ.
Его жизнь с тех пор, как его выгнали из метро, катилась под откос, и дальше могло быть только хуже. Последней каплей стало мучительное воспоминание о тех временах, когда он служил швейцаром в жилом доме. Придерживать дверь перед людьми, которые даже не замечают твоего существования, выскакивать под дождь, чтобы кликнуть такси; таскать за надушенными дамами их пакеты; выгуливать их собак; ругаться с мальчишками-рассыльными; выпроваживать пьянчуг, мечтающих отогреться в подъезде, и поддерживать под локоток надравшихся в гостях жильцов. Лакей, слуга в темно-бордовой обезьяньей ливрее!
Это были ненавистные воспоминания, и ненависть поддерживала его в течение долгих месяцев подготовки, хотя ему так и не удалось избавиться от дурных предчувствий человека, которому предстоит критическая операция, во время которой шансы умереть на столе в лучшем случае такие же, как шансы выжить…
Вопль Джо Уэлкома разорвал тишину. Лонгмэн почувствовал, что бледнеет под своей маской. Уэлком, стоя на фоне двери, что-то кричал в туннель. Лонгмэн знал, чувствовал, что Уэлком сейчас начнет стрелять, и человек в туннеле, кем бы он ни был, умрет. Напряжение было таким, что когда и в самом деле раздалась очередь, он почувствовал нечто вроде облегчения…
Еще не стихло эхо выстрелов, а Лонгмэн уже отчаянно барабанил кулаками в дверь кабины.