Вот и сейчас, лежа в постели, я читал при свете ночной лампы «Тайные записки Пушкина 1836–1837 гг.», время от времени вставая, чтобы проверить, не спит ли уже дочка в соседней комнате. Жена устала ждать, пока девочка окончательно уляжется, и заснула сама, наказав:
— Разбудишь меня тогда…
Записки Александра Сергеевича возбуждали своей откровенностью, то и дело я поднимался убедиться, что из-под двери дочериной комнаты все еще выбивается полоска света, жена чуть слышно похрапывала на постели, праздник Восьмого марта неотвратимо надвигался. Наконец свет из-под дочкиной двери исчез, я отложил книжку и подкатился к своей дражайшей половине. И только привалившись к ней, я вдруг с ужасом понял, что у меня не встает. Такого еще не бывало. Я лежал, прижавшись к женщине, а жена, как и я, спит голой, и впервые в жизни был не в силах. Ужас, от этого вдруг объявший меня, тоже не способствовал приливу энергии.
Впрочем, нечто подобное со мной уже как-то раз было. Но в том случае я умудрился напиться перед соитием с женой, и лежа с ней тогда, вдруг осознал, что алкоголь крепко ударил мне в голову, отобрав силу у прочих органов. В тот раз, сосредоточившись, огромным усилием воли мне удалось перенаправить действие спирта вниз, ясно представив себе отток крови от головы к хую. От чего последний вскочил, как новобранец при виде генерала. Я тогда навалился на жену, засадил ей и только тут понял, что у меня вдруг настал сухостой: я перестарался. Она кончала и кончала, а я все еб и еб ее и разрядился, только вообразив в уме двух голых девушек на пляже, развлекающихся друг с другом. Лесбийский акт меня вообще привлекает как исследователя.
После чего моя благоверная попросила:
— Ты не пей, пожалуйста, перед этим, а то мне тяжело.
Но сейчас все было по-другому и даже не было в организме алкоголя, который хотя бы можно было куда-нибудь перенаправить. Обнимая голую женушку, я попытался было сосредоточиться и как-то подсобрать крохи живительных сил в низу живота, но в этот момент она некстати пробудилась, как обычно сунула руку к моему несчастному, недостойному членику, ощупала его, пробормотала в полудреме:
— Спят усталые игрушки. Давай утром. — Перевернулась на другой бок и уснула опять.
А я остался со своим фиаско, как Адам за воротами рая, впервые в жизни ощутив ужас импотенции. Я бросил взгляд на полочку серванта. Мария была не видна, скрытая тенью. Я сполз с кровати и на коленях направился к ней.
— Ты поймешь, моя дорогая, — шептал я, — никто другой, только ты. И поможешь мне.
Я взял ее и вынес на свет ночника. Ее прелестное личико, склоненное к плечу, выражало участие. Конечно, она как Мать мира могла понять все. И я неожиданно ощутил, что у меня — будет. Что у меня все сейчас произойдет с нею.