Первое было формальным извещением, в котором говорилось, что ответ на второе послание, буде она пожелает составить таковой, можно отправить по вышеуказанному адресу. Тогда его передадут в нужные руки. Второе написал ее бывший возлюбленный Орландо Блейн.
«Моя дорогая Имоджин, — бежали кудрявые строчки, — я не могу сказать тебе о своих чувствах, потому что это письмо прочтут другие. Я не могу сообщить, где нахожусь. Я не могу написать, чем занят. Но я здоров и мечтаю увидеть тебя. Те, кто живут со мной, говорят, что, возможно, разрешат тебе приехать и остановиться здесь или поблизости. Надеюсь, ты согласишься. Больше мне писать не позволяют. Помни сонеты. Орландо».
Письмо повергло Имоджин в смятение. Она снова перечла его. Все было очень таинственно, очень романтично. Сонеты. Она помнила прогулку по Темзе в окрестностях Виндзора: Орландо на веслах, в его синих глазах играют отраженные от воды блики. Он был невыразимо прекрасен. В двенадцать лет она решила, что сможет полюбить только мужчину с синими глазами, и пока не нарушила данного себе обещания. Сонеты, шекспировские сонеты, которые они шепотом читали друг другу под ветвями плакучей ивы на берегу, и прохладная вода, в которую она опустила руку…
Любовь — не кукла жалкая в руках
У времени, стирающего розы
На пламенных устах и на щеках,
И не страшны ей времени угрозы.
Похоже, что Орландо держат в плену, сказала она себе. Он не может написать, где он и чем занимается. Но зачем кому-то похищать Орландо и запирать его в высокой мрачной башне? Она вспомнила о человеке, заплатившем за него долг в казино. Может быть, он и посадил Орландо под замок? Имоджин внимательно вгляделась в письмо, надеясь обнаружить какие-нибудь признаки, которые позволили бы догадаться, откуда оно отправлено. Но у нее ничего не получилось. Тогда она побрела к пруду, крепко сжимая письма, чтобы их не унесло ветром. Она слегка дрожала, и не только от холода.
Мы оба пленники, думала она. Орландо заперт в каком-то неведомом месте, а моя тюрьма — брак с человеком, за которого меня заставили выйти родители. Что ж, она покорилась судьбе. Ходила на званые ужины к сельским жителям — добродушным сквайрам и их пышущим здоровьем женушкам, слушала бесконечные разговоры об охоте и угрозе повышения налогов в том случае, если к власти придут либералы. Сама принимала гостей мужа, сидя за столом как в полусне: мысли ее витали где-то далеко. Она знала, большинство соседей думает, что Гренвилл Фоуке женился на полоумной, прельстившись ее красотой, и теперь вынужден мириться с ее причудами, странной рассеянностью, отсутствием интереса к местным делам. А еще, говорили они, эта чудачка читает стихи, порой даже на иностранных языках вроде французского. Разве здесь, в охотничьем краю, что-нибудь может служить более веским свидетельством сумасшествия или хотя бы явной ненормальности! Но в одном Имоджин оставалась абсолютно твердой с первой брачной ночи. Она неизменно запирала дверь своей спальни.