Несмотря на разный подход к роли, разное понимание юмора, Зускин и Михоэлс были непревзойденными, неповторимыми партнерами.
Им обоим чрезвычайно посчастливилось. Зускин встретил партнера, для которого чувство второго человека было врожденным, а Михозлс нашел в Зускине продолжение своего брата, которого надо защищать, ограждать от грубого вмешательства жизни. И смерть их, как и жизнь, была подтверждением их судьбы» близнецов».
В доме на Станкевича Зускины жили на первом этаже. Впервые я попала к ним только в тридцать третьем году, до этого мое общение с актерами ограничивалось лишь стенами нашей квартиры. В перерыве между спектаклем и репетицией они приходили домой, и на кухне происходили» производственные совещания». Например, актер Миша Штейман, в молодости изучавший сапожное ремесло у своего отца, горячо доказывал Авреймеле Шидло, что тот не имеет права браться за роль, так как у автора сказано, что его герой говорит высоким голосом, тогда как у него, Шидло, голос чрезвычайно низкий. Лично я думаю, что идея пойти в актеры возникла у Шидло именно из‑за его удивительно глубокого мефистофельского баса. Правда, он обладал еще и высоким ростом, что, по его мнению, тоже способствовало сценической карьере.
Любое недоразумение между деятелями искусства вызывало немедленную реакцию их жен, которые защищали интересы своих мужей сковородочными дуэлями.
Шестнадцать примусов, споры жен, плач детей — все это сейчас, когда я вспоминаю, кажется мне адом из плохонькой комедии. Если кухня была адом, то квартирка за кухней, где жили мои родители, наверное была чистилищем. После бурной сцены на кухне, к моей маме забегали по очереди спорящие стороны, и каждая, поливая слезами и проклятиями противницу, доказывала свою правоту.
Мама с тихой спокойной улыбкой выслушивала их, и с удивительным тактом, не принимая ничьей стороны, пыталась примирить разбушевавшихся дам. А поздно ночью, когда папа возвращался после спектакля, она со смехом рассказывала ему о дневных сражениях.
Но и папа, в свою очередь, имел чем поделиться.
Он сидел у себя в кабинете, когда к нему явилась актриса Ида Абрагам, жена того самого актера, который сообщил в свое время папе об открытии еврейской студии. Мы в детстве звали ее» мегера». В кухню она не входила, а врывалась. Огромная, с копной мелко вьющихся седых волос, она вечно совала свой совиный нос в соседские кастрюли.
Вот так она ворвалась в кабинет Михоэлса и с порога потребовала, чтобы ей дали роль молоденькой девушки. Отец встал из‑за стола и спокойно предложил ей сесть.