— Эй, русские, мы сдаемся! — прокричали с акцентом из здания.
— А нам по хрену!!! — отозвались из сквера. Впрочем, подумав, добавили: — Ладно уж, выходи! Только без оружия!
— И флажок белый не забудь! — добавил кто-то острый на язык.
Но так никто и не вышел. Не успели. Пламя доело несущие перегородки в здании, и больница, над проектом которой трудились не самые лучшие архитектурные умы эпохи, стала рушиться буквально на глазах. Просела крыша, с треском лопались головешки балок перекрытий. Остатки крыши повалились на второй этаж, второй этаж повалился на первый, взметнулся дым, и больница превратилась в груду развалин, погребя под обломками остатки десантной группы. И «специалисты небесной канцелярии», ответственные за погоду, сделали поблажку — из махровой тучи, зависшей над Калиничами, хлынул на землю проливной дождь! Он шел всего несколько минут, но погасил остатки пламени. Появилась возможность хоть чем-то дышать. Выжившие штрафники, пошатываясь, сбредались в парк, падали в траву — и поднять их не смогла бы даже пушка. Отдельные личности, словно сомнамбулы, сновали по развалинам. Раздался одиночный выстрел — люди лениво поднимали головы. Нормально всё — боец пальнул по стае ворон, оседлавшей венчающий развалины конек крыши. Птицы взлетели, стали с криками носиться над пепелищем. Зафырчал мотор: со стороны дороги подъехала машина медсанбата, выпрыгнул шофер. Послышались крики: двое окровавленных солдат отвешивали плюхи немецкому офицеру, про которого все уже забыли. Тот очнулся, и напрасно. Двое кинулись охаживать его сапогами — матерились, брызгали слюной. Офицер хрипел, извивался. Его схватили за шиворот, приставили к дереву и тремя кулачными ударами превратили физиономию в клоунскую маску. Немец сползал по дереву, как новогодний серпантин. Хотели добавить, уже кулак занесли, да не стали, сплюнули, оставили в покое. Отходчива русская душа…
Зорин сидел в траве, скрестив ноги по-турецки. Тупо смотрел перед собой. Вялость в теле хозяйничала невероятная. Закряхтел по-стариковски, завозился Костюк, извлек из внутреннего кармана гимнастерки сплющенную пачку папирос, разорвал, разложил на траве.
— Налетай, каторжане. Есть тут еще несколько целых.
Зорин среагировал, забрал согнутую папироску. Завозился народ, потянулись алчные длани. Остатки пачки разодрали мигом. Последним сунулся Ванька Чеботаев, разочарованно поворошил пальцами крошки, вздохнул.
— Огонек-то есть у кого-нибудь? — спросил Зорин. Люди пожимали плечами, хлопали по карманам. Спичек ни у кого не было.
— У фрица попроси, — хмыкнул Гурвич. — У этого мерина, поди, не только спички, но и зажигалка — позолоченная, с дарственной чеканкой какого-нибудь важного гауляйтера.