* * *
Даже у отступающих немцев разведка работала безупречно. Знали, что подкрепление к штрафникам прибудет не скоро. Поэтому работали без суеты, планомерно, всячески демонстрируя свой пресловутый «немецкий порядок». Уже прилично рассвело, но низину у подножия обратной стороны высоты № 213 окутывали белесые хлопья тумана. И что там творилось в этих завихрениях? Ведь в тумане всегда происходит недоброе — нечистая сила там промышляет, всякие нелюди…
Из белесых завихрений выбежали двое представителей человеческой популяции — без амуниции, без тяжелого снаряжения. Пригнувшись, побежали к позициям. Дозорные из четвертого взвода. Спрыгнули в окоп, и через несколько минут по рядам прошелестело: немцы идут! Танки, пехота. И в леске, что напротив северного фланга обороны, накапливаются пехотинцы! Об этом уязвимом участке позаботились в первую очередь. Семьдесят метров открытого пространства — можно пробежать за несколько секунд, и враг уже в окопах. В этой связи северный участок усилили — закопали в землю трех пулеметчиков из второго взвода, обеспечили гранатами, поставили на подстраховку опытных бойцов…
Но наивностью немцы не страдали. Понимали, что наступление на этом фланге только выглядит простым и скорым. Да и тяжелую технику в лес не запрячешь. Сначала послышался отдаленный гул моторов. Он делался громче, явственнее, тревожнее — и вот уже как ножом по стеклу! На дороге между кромкой северного леса и заболоченной низиной показались головные машины колонны. Пятнистые «пантеры» — самые боевые и маневренные танки вермахта. Они ползли неторопливо, плавно переваливаясь через ухабы и колдобины. Одна, другая, третья… Всего четыре машины — что-то более существенное выделить из резерва фашисты не могли. Метров четыреста дистанция. Уже ближе, танки приближались — неумолимые, как судьба…
— Не стрелять! — прогремел над позициями сиплый глас комиссара Боева.
Относилось это, видно, к расчетам противотанковых ружей. Бессмысленно садить в такую даль. Другое бы дело, если из пушки… Танки остановились на дороге — так же, как и ехали, колонной. Прошла тягучая минута. Затем со скрипом стала поворачиваться башня головной машины. Повернулась вправо на тридцать градусов, и тяжелая пушка уставилась на позиции штрафников. Пришли в движение остальные башни. И вот уже четыре хобота смотрели не куда-нибудь… И штрафники на них смотрели — напряженно, с открытыми ртами, словно ожидая какого-то таинства.
— Братва, атас!!! — пронесся над траншеей истошный крик Фикуса. — Шмалять щас будут!!!
Штрафников как ветром сдуло с бруствера! Кто-то падал в проход, сворачивался улиткой, затыкал уши, кто-то пятился в блиндаж, способный превратиться в братскую могилу после точного попадания! Выстрел — и синеватый дымок из ствола… Первый снаряд разорвался с недолетом — полетели ромашки и комья земли. Второй угодил в бруствер — разворотил бревенчатый накат, покатились бревна, кого-то придавило, судя по протестующим возгласам. И начался сущий ад. Танки били прямой наводкой, добивая то, что не добили с вечера советская авиация с советской же артиллерией. Гремело повсюду, летела земля, сыпались бревна, кричали раненые. Зорин корчился на дне окопа, заткнув уши, думал про Иринку Белову, про то, как хорошо бы им сейчас вдвоем где-нибудь в прелой соломе…