Артиллерийская батарея на окраине Артыни оказалась отнюдь не муляжом. Затянутая маскировочными сетками, врытая в землю, — ее расстреливали из танков, поставленных на опушку, прямой наводкой. Попутно разнесли избу. Крестьяне убегали в лес — хромали старики, мелькали женские косынки, грязные детские пятки. За несколько минут батарею сравняли с землей, а когда поднялись в атаку исполненные благородной ярости штрафники, их встретила обескураживающая тишина. Фашисты благополучно ретировались, а все, что могло достаться в качестве трофеев, сами же с особым «цинизмом» и уничтожили. Части двигались дальше, почти не встречая сопротивления.
Полдень второго августа застал роту на марше. Усталые солдаты брели, ломая строй, волоча за собой облако пыли. Мимо проносились танки, проезжали дребезжащие полуторки, набитые автоматчиками, тянулись запряженные в конские упряжки полевые кухни. У потрепанного «газика» с откинутым верхом, покрытого равномерным слоем пыли, спустило колесо. Шофер увел его за пределы обочины и теперь, задрав зад, пытался приспособить в рыхлую землю домкрат. Два офицера вели беседу в поле за машиной. Хмуро поглядывали на водителя, у которого все валилось из рук. На заднем сиденье сидела молодая женщина с погонами сержанта и что-то писала в планшете. Временами она поправляла сбившуюся прядь волос — отводила ее за ухо, но прядь держалась там недолго и снова падала. Солдаты проходили мимо, и каждый считал своим долгом покоситься на девушку. Выкрикивать вульгарности и пошлости в присутствии штабных офицеров штрафники побаивались. Даже Фикус промолчал, только хмыкнул что-то и показал «лыжника, отталкивающегося двумя палками». Зорин тоже покосился — все же какое-то приятное разнообразие.
Ворохнулось что-то под сердцем. Он не придал значения, сделал несколько шагов. Снова ворохнулось. Да нет, ерунда какая-то. Не может быть. Или может? Он резко повернулся, встал, и идущий следом Ралдыгин впечатался в него, ругнулся, принялся обтекать.
В машине сидела Иринка Белова…
Девушка из его снов. Та самая, ради которой он поступил в институт военных инженеров, ради которой не спал ночами, собирался жениться, клялся в любви и действительно ЛЮБИЛ больше всего на свете. Два года не получал от нее писем и весь извелся…
Сердце билось барабанным боем, подперло что-то под дыхалку. Он весь онемел, до кончиков пальцев под сбитыми портянками. Добрел до обочины на подгибающихся ногах и, чувствуя, что не может справиться с охватившей его дрожью, проговорил, кое-как расклеив губы:
— Иринка?…