Море грозно ухает, но у меня апатия наступила — я свое отстоял, пусть теперь другие нервничают. Скоро под бок ко мне подкатился Валера.
— Нормально, кеп, — зашипел он, — до утра Салифанов вахту тянет, потом мои три часа. Я не отреагировал.
— Слышь! — толкнул меня в бок Валера. Его распирало веселое оживление. Я продолжал молчать.
— Ильичев, не делай вид, что уснул. Когда ты спишь, это за пятьсот метров слышно, — не поверил моей неподвижности Васеньев.
«Неужели храплю?» — удивился я про себя.
— Слушай, а лихо ты на мачте болтался, как шимпанзе, честное слово! — похвалил меня Васеньев.
— Валера, я устал, — пожаловался я.
— Спи, спи, — любовно похлопал меня Валера по щеке, — заслужил.
В это время плот неожиданно дернулся и на все увеличивающейся скорости заскользил боком по волне. Так спускаются горнолыжники, чтобы из-под окантовки лыж фонтаном выплескивал искрящийся снег. Заревел близкий гребень. Что там происходит? Почему мы не разворачиваемся?
— Что случилось? — почти слово в слово повторил мою мысль вслух Валера.
Он быстро сел и завертел, как перископом, головой во все стороны. Я тоже хотел приподняться, но секунду промедлил, раздумывая — «окупятся» ли затраченные на вставание силы. На этот раз замедленная реакция меня спасла. Я успел только отлепить голову от рюкзаков, когда плот в повороте достиг точки, где плоскость потока ветра совпала с плоскостью парусов. Движение продолжалось только благодаря скатыванию с горки волны. Грот обвис, заполоскал туда-сюда, словно раздумывая, какой стороной взять ветер. Качнулся вправо, пододвинулся. Восемь квадратных метров парусины, словно плотина, встали поперек ветрового течения. Сейчас парус ничто не удерживало. Свободно болтающийся шкот змеей запрыгал по настилу. Парус, все убыстряя разгон, понесся к центру плота. Валера, почуяв опасность, начал поворачивать голову. Они неумолимо сближались — васеньевский череп и тридцатимиллиметровый дюралевый гик, подвязанный к парусу снизу. Все это продолжалось десятые доли секунды. Валера завершил поворот и в двадцати сантиметрах от своих глаз увидел надвигающуюся стену паруса. Испугаться он не успел. Труба гика с разгона впечаталась в его лоб. Раздался хруст, словно невдалеке разломили толстую сухую ветку. Валера без вскрика рухнул навзничь. Парус тяжело и бесшумно прошел в нескольких сантиметрах от моей головы, даже волосы шевельнулись на макушке. Шкот стравил последние сантиметры, рывком натянулся. Каркас плота дрогнул. В парусном спорте все происшедшее называлось бы «сменой галса».
Но обычно эта операция не имеет таких разрушительных последствий. Я наклонился над распростертым телом Васеньева, возле которого хлопотали Наташа и Татьяна. После увиденного я предполагал обнаружить две симметричные половинки васеньевской головы, расколовшейся от удара, как высохший грецкий орех. Но голова была одна. Валера лежал с выражением крайнего изумления на лице и быстро-быстро вертел во все стороны глазами. Причем, как мне показалось, один зрачок бегал по часовой стрелке, а другой — против. На лбу его бугром вздувался синяк.