— Зачем вы его бросали?—спросил я.
— Чей-то?— не расслышал старик.
— Я спрашиваю, зачем вы в лису этой штукой кидались?
— Чё это за кизяк? Нашто он мне нужен? Энто не мое,— зачастил он, недружелюбно глядя на меня.
Я начал наматывать на клубок белую нитку, и она потянулась к его карману.
— Во?!—удивился он.—Знать внук, язва, привязал для пакости.
— Это же надо!— сокрушился я.— Вот ведь внуки нынче пошли... Выбросить, что ли?
— Дай сюда!—дернулся он.—На утирку сгодится. Мы расстались с ним, как истые дипломаты, удовлетворенные тем, что провели друг друга: он, очевидно, думал, что дурак охотник ни о чем не догадался—я радовался разгадке секрета охоты Пупыря. В том, что это был он,—не приходилось сомневаться, как не сомневался я и в назначении шерстяного мячика. Он служил ему для приманки лисы, которая принимала темный комок за бегущую мышь. Стрелял старик неважно, а вот в изобретательности ему нельзя было отказать. Лишь год спустя я узнал, что этот «порох» выдумал не он.
Первая лиса попалась мне на глаза через полчаса. К этому времени поднялся ветер, он немного глушил скрип снега и под прикрытием валика мне удалось подобраться к ней метров на двести. Отдышавшись и успокоив сердце, я изготовился и пискнул. Но вместо писка вышел конфуз. Губы от холода стали похожи на сибирские пельмени и не повиновались. Как я ни старался—в лучшем случае из них вылетало несуразное чмоканье или шипение. К счастью, лиса не обратила на мои потуги внимания, и я принялся усиленно отогревать свой капризный на морозе инструмент. Наконец мне удалось вполне прилично подделаться под мышь — и лиса ответила желанием встретиться. Она потрусила ко мне и сердце снова зачастило. Это была молодая лисичка из пришлых, но господи, ты же знаешь, что я никогда не был привередлив!
«Давай, милая, давай!»— мысленно поощрял я лисицу, которая почему-то остановилась в раздумье.
Словно поддавшись на мои уговоры, рыжая снова засеменила вперед и снова остановилась. Чтобы подогреть ее аппетит, я выдал отменную руладу полевой мыши. Лиса дернула головой, мгновение стояла неподвижно, потом прыгнула в сторону и уже без раздумий... побежала прочь. Я от души обругал ее, недоумевая, почему она переменила намерение.
Когда же еще через час от меня удрала вторая лиса—пришлось признаться, что каким бы образом я ни складывал губы—им никогда не обмануть слуха дикого зверя.
«Да, это удел избранных»,— думал я, поворачивая к деревне. И сразу рисовые поля стали унылыми и неприветливыми, захотелось к теплу, к людям. Но, видимо, чтобы окончательно доконать меня, судьба послала мне третьего зверя. Свернувшись клубком, он лежал прямо на пахоте, посредине большого чека. Ветер дул от него, и сколько я ни пищал — они ухом не повел. А в бинокль я видел и кончики его ушей и богатейший хвост, которым он прикрыл морду. Лисица просто-напросто спала и я не знал, что мне делать—не ждать же, когда она проснется! Ей было наплевать на мороз в своей шубе, мне—нет. В конце концов я махнул рукой, выбрался из оросителя и медленно пошел на нее. Десять... двадцать... пятьдесят шагов. Лиса не шевельнулась. «Может, она сдохла?!»—мелькнула радостная мысль, только чуточку кольнувшая самолюбие. До лисицы оставалось не более двух убойных ружейных выстрелов, но снег под ногами скрипел так, что едва не лишал меня чувств. Мне нужно было подходить ближе, но страх подшуметь сковывал ноги. И в момент, когда раздираемый сомнениями, я остановился—судьба послала мне подарок. Он явился в виде вертолета, загудевшего над нами. Лиса не обратила на грохот воздушной машины никакого внимания—он же стал для меня манной небесной.