— Уж вы меня простите, но Симон Неаполитанский не гора навоза, которую не знаешь, куда пристроить! Его прислал в Англию сам сицилийский король. Дабы разыскать и призвать к ответу богомерзкого убийцу — оборотня, который неприметно живет среди вас. Если этот человек прав, — она показала на сборщика податей, — то Симона убили за то, что он хотел открыть правду. Симон заслуживает достойного погребения.
Гилта издалека поддержала хозяйку:
— Госпожа права, настоятель! Грех обижать этого милого человека. Росточка он был невеликого, а душа — большая.
Натиск женщин привел мужчин в смущение. Неловкость усугубило то, что непонятное периодическое мычание наверху сменилось криками боли. Вопила женщина в родовых схватках.
Раввин Готче коротко пояснил:
— Госпожа Дина.
— Как, уже?! — воскликнула Аделия.
— Да, немного раньше срока. Но женщины лелеют надежду, что ребенок родится здоровым.
За спиной лекарки Гилта пробормотала:
— Это уж как Господь решит.
Ее хозяйка не стала спрашивать, хорошо ли чувствует себя госпожа Дина. Было ясно, что плохо. Однако лицо Аделии невольно прояснилось: в поганом мире появляется новая жизнь — и с ней упование на лучшее.
Раввин точно угадал ее мысль, по сути, иудейскую, и огорошил соответствующим вопросом:
— А вы, мадам, часом, не еврейка?
— Я была только воспитана в еврейской семье. Но за Симона я переживаю всей душой — как за друга и прекрасного человека.
— Он тоже очень высоко отзывался о вас. И считал чудесным другом. Дочь моя, будьте спокойны. Мы крохотная бедная община, но похороны вашего друга считаем своей священной обязанностью. Уже совершили тахару — обмыли тело по всем правилам и подготовили его к далекому путешествию в иной мир. Симона завернули в тахрихим и приготовили ему гроб из ивовых прутьев, который великий мудрец раввин Гамлиель считал единственным верным жилищем для умершего. И я безмерно скорблю по усопшему благодетелю нашего народа, прибывшего смыть с него позорное обвинение.
Тут раввин сделал жест, словно рвет на себе одежду в ритуальном плаче.
Аделия была рада, что ее надежды оправдались.
— Спасибо, рабби, огромное спасибо! — сказала она. — Но еще одно — не оставляйте его одного.
— У тела поет псалмы и бдит старик Вениамин.
Раввин покосился на настоятеля и сборщика податей. Те, отвернувшись, о чем-то беседовали. Раввин отвел Аделию в сторонку и тихо заговорил:
— Насчет погребения тоже не беспокойтесь. Мы — народ упрямый, но гибкий. Не согнешься — сломают. Надеюсь, Господь нам сочувствует и закрывает глаза на то, что мы вынуждены подстраиваться под действительность. — Тут он перешел на быстрый шепот: — Христианские законы, надо сказать, тоже имеют известную мягкость. При наличии денег их можно повернуть и так, и этак. Поэтому сейчас мы собираем последние деньги, кто сколько может, чтобы купить в крепости клочок земли, дабы достойно похоронить вашего друга. Везти его в Лондон обойдется куда дороже — и само это предприятие, с тайным ночным выносом тела, донельзя рискованное и чреватое непредсказуемыми последствиями.