— Это будет страшно только в первую минуту, Кайли. — Джей Пи ласково отодвинул ее со своего пути, вручив пиццу и пакеты.
— Держи.
— Ты действительно рискуешь, — пробормотала Кэт.
Кажется, она тоже.
Если учесть, что до сих пор никто не видел ее личной коллекции, сегодняшняя демонстрация и правда требовала смелости; может быть, большей, чем для остановки тех танков. Это также требовало доверия. Последнее качество никогда не было ее сильной стороной.
Заложив руки за спину, она наблюдала, как он бродил по комнате. В отличие от его дома, здесь не было никаких семейных реликвий. И почти никакой мебели. Отсутствие вещей только подчеркивали фотографии, которыми были увешаны все стены. Как ни уверяла она себя, что готова к его визиту, ее душа корчилась почти в агонии, возраставшей по мере того, как затягивалось молчание Джей Пи.
А он ничего не мог сказать из-за благоговейного страха, вдруг охватившего его.
Ее работы не были революцией в области фотографии, но их отличало высокое искусство. Черно-белое исполнение подчеркивало силу сюжета. С каждой стены на него глядели лица. Лица детей, играющих в парках или на площадях центральноамериканских деревень. Лица стариков — бездомный, греющийся на решетке, старая леди, перебирающая какое-то барахло на тележке. Плачущий солдат и ребячья улыбающаяся мордашка с выпавшими молочными зубами. Выражения радости и страдания, страха и торжества — Кэт Кайли охватила все оттенки человеческих эмоций.
И, стоя перед этими снимками, Джей Пи понял, что Кэт Кайли права — ее частные работы были окном в ее душу.
Только человек, лично переживший страх и страдание, отчаяние и торжество, мог так глубоко понять своих героев и отразить это так неумолимо и смело.
Бесстрашие, подумал он снова. Кэт бесстрашна. По крайней мере, в своей работе.
Поскольку Джей Пи все еще молчал, Кэт предположила худшее: ему все это не нравится, работы нехороши, ее отец все-таки был прав — она зря тратила время.
— Слушай, если тебе не нравится, то это ничего. Я имею в виду, что искусство — вещь очень индивидуальная.
А он продолжал молчать. И тогда она снова нарушила тишину:
— Черт возьми, Джей Пи, ты что-нибудь скажешь? Хоть что-нибудь?
Он рассеянно перевел глаза на нее.
— Что? — и заметил наконец ее сжатые кулачки, вызывающее выражение лица.
— Господи, Кайли, это фантастика!
Все еще не доверяя его словам, она запальчиво спросила:
— Ты это просто так сказал, да? Я ведь знаю, каким ты умеешь быть любезным.
— Кайли, это не любезность. Ты молодец! Ты — гигант! Я имею в виду не художественность, но эти снимки… — Он остановился, не находя слов. — У меня дух захватывает!