– И когда это было записано? – спросил я, чтобы сказать что-нибудь.
– Позавчера, – ответила Клавдия с подчеркнутым спокойствием, твердо и прямо глядя мне в глаза. – Позавчера, в этой самой комнате. Когда он диктует, он всегда сидит в этом кресле. (Она указала на старинное, покойное кресло, о котором я упоминал.)
– Послушайте, Клавдия, – нерешительно начал я. – Нет, я не оспариваю того, что вы говорите. Это говорите вы, и для меня этого вполне достаточно. Но есть, извините меня, другие. И они могут принять против вас меры, извините меня, не совсем для вас приятные…
– Какие такие меры? – снова вскинулась Клавдия. – И кто такие они? Почему вы не говорите прямо «она»? Еще неизвестно, кому надо больше бояться теперь, мне или ей. Что касается меня, то я никогда не боялась. Слава Богу, я не беззащитна. (Она кивнула в сторону кресла.) Думайте что хотите, но он никогда не умрет. По правде говоря, меня другое мучит. Что с ним будет, когда я умру? Кто займет мое место? С кем будет он… диктовать?
И слезы, вечно таившиеся в нездешней голубой глубине ее глаз, явственно проступили, навернулись, нахлынули приливом, в котором я всегда боялся утонуть.
К счастью, в этот момент в дверь постучали. Стук был отчетливый, настоятельный. Так стучатся в дверь те, кто привык входить без стука. Но в этом стуке слышалась и какая-то неуверенность, как будто стучавшийся лишь имитировал стук, свойственный власть имущему.
– Войдите, – обронила Клавдия, и на пороге комнаты предстал мой двойник.
– Всеволод Викентьевич только что приехал, – промямлил он куда менее уверенно, чем можно было бы ожидать от стучавшегося подобным образом, – и спрашивает, нельзя ли с вами поговорить, несмотря на такой поздний час.
– Зовите, – безразлично ответила Клавдия, и Ярлов сразу же шагнул в комнату Он, очевидно, стоял уже в коридоре у дверей и велел доложить о себе только для приличия.
– Да, да, Клавдия Антоновна, – начал он, с развязной претензией на светскость целуя ей руку, – даже не знаю, как лучше сказать: слишком поздний или слишком ранний час для визита к даме. Но я рад, что вы не слышали, как подъехала моя машина. Видите ли, нашим людям даны специальные указания по возможности не тревожить вас, и мой шофер, во всяком случае, их усвоил. Я увидел у вас в комнате свет и позволил себе… Ах, у вас гость, – спохватился он и представился, протягивая мне руку: гроссмейстер Ярлов.
(Впоследствии я убедился, что Ярлов всегда так представляется и имеет на это право: он был действительно гроссмейстером как шахматист, но однажды, не заняв первого места в чемпионате, в котором рассчитывал победить, вдруг резко поменял профессию и создал свою «Реторту», полузапрещенный театр на досках, как говорилось тогда.)