— «Хирург должен быть молод и силен. — Когда не получалось сосредоточиться, Руппи принимался читать урок вслух. — Подобно искусному бойцу, он должен в равной степени владеть обеими руками и обладать той мерой жестокости, что позволяет делать необходимое, не поддаваясь опаснейшему врагу, имя коему жалость…»
— Руппи! — В неожиданно раздавшемся нежном голосе звучал упрек. — Что за ужасные слова?
— Мама? — Лейтенант торопливо захлопнул книгу. — Это трактат по медицине… Захотелось посмотреть.
— Тебе стало хуже? — бросилась к сыну герцогиня. — Ты такой бледный…
— Ничего подобного! — запротестовал Руперт. — Я собрался написать бабушке, а она любит точность. Я решил посмотреть, как называется то, что со мной было.
— Позови мэтра Лукиана, — подсказала мама, — он продиктует, а эту книгу лучше отдать. Ее сочинил недобрый человек. Назвать жалость врагом?! Это… безбожно.
— Это иносказание, — вступился за фолиант Руппи. — Врач должен лечить, даже если это причиняет боль. Не прикажи адмирал цур зее проделать во мне еще одну дырку, меня бы уже не было.
— Не говори так, — попросила герцогиня. — Пожалуйста, никогда такого не говори.
— Не буду. — Руппи виновато прижал к губам прохладную руку и замолчал. Он слишком долго не был дома и отвык от матери, от того, что она вечно ждет худшего. «Рожденная в орлином гнезде горлинка»… Так называли единственную дочь Элизы Штарквинд. Нежную, кроткую, невероятно красивую. В детстве Руперт любил повторять за отцом, что нет волшебницы прекрасней Лотты; став взрослым, он в этом убедился. По крайней мере, никого красивее матери он не видел ни в Дриксен, ни в Талиге.
— Милый, — прошептала герцогиня, не отнимая руку, — забудем про твою книгу. Нам надо поговорить. Очень серьезно. Я сяду?
— Конечно. — Руппи поспешно отодвинул злополучный трактат. Это придется пережить. Мама будет просить об отставке или хотя бы об отпуске по болезни, он скажет «нет» и будет повторять это «нет», пока не придет письмо от Олафа или от бабушки. Слуги и сестры станут смотреть на него как на чудовище и убийцу, а мама — улыбаться и мертвым голосом говорить о фиалках и приданом Агаты и Деборы.
— Руппи, я даже не знаю… Не знаю, как тебе сказать. Ты будешь сердиться.
— На тебя? — возмутился сын. — Никогда.
— Я очень виновата перед тобой, но ведь ты меня простишь? Пожалуйста, пойми меня. Я не могла поступить иначе…
— Мама, я никогда не стану на тебя сердиться. Ты просто не можешь быть виновата. Что случилось?
— Ты говоришь, что здоров, но я же вижу! Тебе нельзя на корабли, спроси мэтра Лукиана… С легкими не шутят.