— И у нас был один такой в классе. Для меня он был безразличен, но многие мои друзья терпеть его не могли — уж очень совершенный механизм. И мы… ты только не обижайся, мы его называли школьным манекеном.
— Почему?
— Всегда в выглаженной и отутюженной одежде, с безупречно подготовленными уроками. Он не подглядывал в тетрадь соседа, но и не давал у себя списывать. Сидел выпрямившись, и у него на пальцах не было чернильных пятен. Кибернетическая кукла, запрограммированная до миллиметра.
— Мне это доставляет удовольствие.
— И он был очень доволен собой.
— Его можно понять. Это значит всегда быть на высоте, в любом положении уметь управлять собой.
— И окружающими тоже, не так ли?
— Может быть, но это неважно.
— Нет, черт побери, важно! Этот тип из нашего класса был чемпионом дисциплины и асом порядка. Он смотрел на нас свысока, с улыбкой превосходства…
Время сна, обязательного послеобеденного сна.
Стриженые головы солдат на подушках — одни сплюснутые, другие вытянутые, все с потертостями от стальной каски. Только мы с моим соседом по кровати шепотом продолжаем беседу. На этот раз глубоко спит и сержант, в противном случае он не дал бы нам лежать с открытыми глазами во время обязательного сна.
— Я не понимаю одного: если ты так привык к дисциплине, если она стала твоей потребностью до службы в армии, то почему тебе сейчас тяжело?
— Стоит ли говорить о прошлом?..
— Не вообще о прошлом, давай начнем с того момента, когда ты не почувствовал привычной почвы под ногами.
— Попробую ответить, но больше теоретически.
— Хочешь, я тебе помогу? Тебе очень тяжело, или стало очень тяжко, — я буду употреблять глагол в прошедшем времени — просто-напросто потому, что ты не можешь более выделяться. Практически ты не можешь быть намного дисциплинированнее, аккуратнее, чем другие, здесь, в армии, где порядок и дисциплина есть норма поведения для всех.
* * *
Спят солдаты… Спокойной ночи. У ворот казармы часовые, в коридорах — дневальные. Чутко спит верзила-сержант, готовый укрыть того, кто сбросил одеяло, разбудить того, кто стонет от тяжелого сна, приказать спать тому, кому не спится. Сладкого сна, сержант!
А я в мыслях уже на краю леса, на краю поляны, в тот день и час, когда моя молочная сестра со страхом, с надеждой и убежденностью шептала:
— С нами должно что-то произойти. Ты не чувствуешь?
Я сжал ее трепещущие руки. Моя молочная сестра…
«Нет! — закричал я про себя. — Нет, только не это! Не быть тому, что должно произойти! «Мама моет посуду, отец кости грызет, а мы все делаем наоборот!» Глупее этой игры ничего не придумаешь. Но нельзя же в нее играть вечно». Мы смотрели друг на друга, я и моя молочная сестра, мое самое большое смятение. Мы тянулись друг к другу. Ноги не слушались, словно спутанные невидимыми путами, словно все вокруг противилось, препятствовало нашему безумию.