Прикрываю веки и вижу все как на экране. Вот он, Горбатый-старший (я не могу представить себе его иначе как моим другом). Вот железнодорожное депо, сортировочная. Цеха, железнодорожные линии, рельсы, стрелки, поезда, много поездов с боеприпасами, войсками. Горбатый-старший ходит между железнодорожными путями, что-то делает у масляных крышек колес, у тормозных колодок…
Его ловят, подозревают, допрашивают, бьют. Когда его перевозят в вагоне для заключенных, он выламывает доску из пола вагона. Железный грохот колес, стремительно летят назад рельсы, стрелки, шпалы. Все как в то мгновение, когда ты ударился о землю и прилип к ней, хотя боль от падения разрывала на части. Выдержать, оставаться распластанным на земле, пока над тобой не пронесется последний вагон.
Ему вслед стреляли, но не попали. Гнались с собаками, но не было времени ловить его.
Доброволец на Западном фронте, одно время в рабочих бригадах, которые помогали крестьянам ремонтировать сельскохозяйственный инвентарь, затем служба в органах государственной безопасности…
Вначале он был саботажником и партизаном, которою преследовали. Затем все словно перевернулось, и уже он сам выслеживал саботажников и диверсантов. Жена просила его не рисковать жизнью.
— Кто-то же должен рисковать ею, — успокаивал он. — Если мы все будем бегать от опасности, то она раздавит каждого на пороге собственного дома.
Я вижу Горбатого-старшего, вижу, как он наклоняется над детской люлькой, как подбрасывает под потолок Горбатого-младшего и спрашивает, не боится ли он. Ребенок не боится, он гордится своим отцом.
Вооруженная банда, которая терроризировала несколько сел, нападала на проходящий по шоссе транспорт, орудовала и на железной дороге. Несмотря на преследование, ядру банды удалось спастись, и она начала сводить кровавые счеты с крестьянами, которые подозревались в сочувствии новой власти, надеясь, что террор заставит их молчать.
Отец Горбатого, Горбатый-старший, предложил свой план — пойти на операцию одному. Мне кажется, я вижу, как он идет по лесу, где знает каждый ручеек, каждый куст, каждую пядь земли, каждый камень и все тайники, которые служили ему убежищем в те времена, когда он спрашивал себя: наступит ли когда-нибудь тот день, когда можно будет идти здесь, не прислушиваясь и не ища глазами засаду, не подвергая себя риску получить пулю. Мечтал о дне, когда можно будет здесь прогуливаться, заложив руки за спину, с цветком в уголке губ, невооруженным, да, именно так: руки за спиной и цветок во рту. И чтобы пахло сеном, и пели птицы, и не тер плечо ремень автомата. А главное — не ползти по траве и по камням, как змея, меряя землю локтями, коленями, грудью, ребрами. После побега из поезда он не мог лежать вниз лицом.