— А ты что? — спрашивает Пирго.
— А я что? Всё это так, говорю, но я терпеть не могу моря. Я, знаете, плохо переношу солнце. А она как засмеётся! «Странно, говорит, как это не переносишь солнце. Ведь ты весь как негр чёрный. И насколько мне известно, из реки ты не вылезаешь». Ну, я тогда прошу: «Товарищ заведующая, вы уж лучше пошлите Ра́йко. Он тоже отличник, а в реке купаться боится. Весь белый, как творог. Пусть лучше он поедет с малышами». Не успел я договорить, а Боцу словно за язык дёрнули: «Райко, — говорит он, — к тому же не черноногий». «Этого ещё не хватало! — рассердилась заведующая. — Что это за разделение такое. Какой такой черноногий?» Еле-еле выкрутились. В конце концов она решила: «Поедешь ты, Срджан! Вон ты какой худющий! Тебе надо поправиться». Тут я засучил рукав рубашки и говорю ей: «Пощупайте только, какие у меня мускулы, товарищ заведующая! К чему мне поправляться». А она засмеялась и открыла перед нами дверь: «Идите! И не приставайте ко мне. Как решено, так и будет!»
Черноногие замолчали.
Боца вспоминает своё совершенно недипломатическое вмешательство и не смеет взглянуть товарищам в глаза. Появляется и Циго. Услышав о решении заведующей, он себе места не находит. Шарит по карманам, что-то ищет. Хотел было для успокоения выкурить «чинарик», но вовремя спохватился, что такое утешение ему может дорого обойтись. Мича преследовал курение куда яростнее, чем сам преподаватель гигиены. Рако усиленно моргает, никогда не угадаешь, с чего этот мальчишка разревётся.
Наконец Мича сказал:
— Что поделаешь? Решение есть решение. Собирайся, Срджан, проводим тебя на вокзал.
Понуро побрели мальчишки в спальню, чтобы помочь Срдже собраться в дорогу.
Только Боца остался во дворе. Он подстерегал «белого» Райко. Немного погодя они уже сидели под шелковицей и о чём-то оживлённо беседовали.
Сразу после обеда колонна из тридцати мальчиков и девочек построилась во дворе. Перед каждым путешественником рюкзак, доверху набитый бельём и продовольствием. Карапузы нарядились в морские тельняшки и гордо выпячивают грудь, будто каждый из них обошёл на корабле по крайней мере полсвета. Девочки носятся туда-сюда, осматривают свой багаж, проверяют, не забыто ли что-нибудь «совершенно необходимое». Они уже начинают прощаться со старшими подружками, остающимися дома. Эти прощания — целая эпопея. Подойдут одна к другой, печально посмотрят друг другу в глаза, и та, что уезжает на море, говорит загробным голосом:
— На́да!
А остающаяся:
— Ми́ра!
Уезжающая опять со слезами повторяет:
— На-а-а-да!