— «Ненужной»!.. — горько сказала Аня, дочитав письмо. — Понимала бы что в жизни! Самой небось сто лет, вот и…
…Аня похудела и пожелтела. Что-то колотилось и болело у нее в левом боку. Как-то ночью она поднялась с постели и упала. И так ей это состояние было непривычно и страшно, что она перепугалась, взяла неделю отпуска и опять поехала к матери в деревню.
Приехала Аня к ягодной поре. Еще держалась в чаще черника, закраснела брусника. Они с матерью уходили на целый день в лес и там все время перемывали одно и то же: какую подлость совершил Николай Егорович и какой найти способ его вернуть. Ничего не придумав, стали решать, как Ане прожить без него.
Август стоял зеленый, благодатный, цвел розовый вереск, еще пели птицы — ничего они не замечали.
— Найди себе, — говорила мать. — Не такие находят. — А привыкать-то как трудно!.. — грустно шептала Аня. До отъезда в деревню Аня все-таки успела узнать, что ее разлучница работает совсем не вместе с Николаем Егоровичем и никто на их предприятии ее в глаза не видел. Оказалось, что она медсестра в районной поликлинике и они с Николаем Егоровичем познакомились, когда она приходила к покойной Стеше делать уколы. Женщина она была не очень молодая и как будто бы не очень видная. И от этого Ане стало немножко легче.
— Зарабатывает ерунду какую-то, комната у нее с матерью на двоих, — рассказывала она.
— Ну уж, тогда я прямо и не пойму, — вздыхала старуха. — С ума он сошел!..
Собирали ли они чернику, уходили ли в поляны за рыжиками, возились ли в огороде — все время на языке у них было одно и то же. И Аня начала от этих разговоров уставать, ей уже казалось, что все случившееся было давным-давно, что она страшно постарела за это лето и надежд на то, что будет ей еще хорошо, совсем не осталось.
— Подумать только, что я в своей жизни пережила!.. Но «баба Нюха» вдруг исполнилась старушечьей мудрости:
— Да полно-ко!.. Твою бы жизнь да каждой бабе! Дитя твоего люди помогли взростить, государство выучило. От мужа ни бита, ни ругана не была. Забудется все, с ногтями отстрыжется. Ешь-ка вот пирожочки.
Наверное, была у старухи тайная надежда, что дочь теперь возьмет ее к себе. Но сказать не решалась: та сколько ни поплачет, а одна жить не станет.
В начале сентября Аня вернулась в Москву, вышла на работу. Ей еще предстояло выработать тактику: жаловаться ли товаркам на свою судьбу, или делать вид, что все к лучшему, что свобода для женщины — это самое святое дело.
— Разошлись мы, девочки, — призналась она наконец. — Заметила я, что мой Коля стеклом своим на сторону косит. «Ну и иди, говорю, на все четыре стороны. Меня такие отношения тоже не устраивают».