покоился на каменных колоссах с фронтоном, украшенным выразительными скульптурными группами, представленными фигурами героев, застывших в напряженных титанических усилиях.
С балкона можно было разглядеть даже городскую стену с часовыми, прогуливавшимися туда-сюда вдоль балюстрады, и равнину, простиравшуюся за стеной в сторону моря, уже окрасившегося в багровые тона. Дальше к западу высились еще два храма, белые от барельефов и скульптур, украшенные позолоченными изображениями на фронтонах и акротериях.
Дионисий, сидя в кресле, тоже любовался пейзажем, расцвеченным последними закатными лучами. Рядом, на шесте навеса, висели его доспехи; щит он прислонил к балконным перилам, рядом стояло копье. Его тело прикрывала лишь грубая хламида; вероятно, он только что искупался, так как, подойдя ближе, Арета совсем не ощутила запаха конского пота, прежде исходившего от него и роднившего его с собственным скакуном.
— Самый красивый город смертных… — произнес Дионисий не оборачиваясь.
Арета не могла понять, как это он умудрился заметить ее присутствие: ведь она поднималась совершенно бесшумно. Но потом подумала, что, вероятно, дело тут в привычке постоянно оставаться настороже даже во время отдыха между походами и сражениями.
— От него трудно оторвать взгляд, он завораживает, — ответила она, продолжая созерцать сказочно прекрасный пейзаж.
— Так назвал его Пиндар в одном из своих стихотворений. Ты знаешь Пиндара?
— Конечно, хоть он и не мой любимый поэт. Лирика нравится мне больше.
— Он сочинил эту оду, чтобы увековечить Ферона, правителя Акраганта, победившего в состязаниях колесниц в ходе Олимпийских игр, семьдесят лет назад.
— Вероятно, ему хорошо заплатили, а потому он не мог сдержать своего восхищения, описывая происходившее событие.
— Какая глупость. Вдохновение нельзя купить ни за какие деньги, а перед тобой сейчас зрелище, не имеющее себе равных ни на Сицилии, ни в целом мире.
— Ты ничего не прощаешь, — промолвила девушка покорно. — Сказать глупость — такое с каждым может случиться. А у меня в сердце до сих пор живет былое величие несчастной моей родины… Ты можешь это понять? Я вижу перед собой вот это чудо и думаю о том, что на месте любимого мною города теперь всего лишь груда развалин.
— Это не навсегда, — ответил Дионисий не оборачиваясь. — Мы вернемся и отстроим его заново.
— Вернемся? Ты ведь не из Селинунта, ты — сиракузец…
— Я сицилиец… сицилийский грек, как и вы, как все остальные — потомки незаконнорожденных греков и варварок. «Полуварварами» кличут нас на так называемой родине-матери. Но посмотри, на что оказались способны полуварвары: взгляни вон на тот храм, что поддерживают кариатиды и атланты, — он выше и больше Парфенона. Взгляни на это рукотворное озеро среди города, в котором отражаются все краски неба, взгляни па-портики, на статуи, на памятники. Наши атлеты заставляли своих соперников с материка-метрополии глотать пыль. Сыновья колонистов победили на Олимпийских играх во всех соревнованиях. Ты знаешь историю Эвенета?