Среди этих размышлений в нем с каждым днем росли подозрения, а вместе с ними страх перед покушением на его жизнь, способным свести на нет все потраченные усилия, огромные человеческие потери, цену огромной крови, заплаченную за мечту о величии, в которую, быть может, продолжал верить лишь он один. Столько раз в голове его звучали слова приемного отца Гелорида: «Тиран покидает свое место, только если его стащат оттуда за ноги». И образ, сопряженный с этой фразой, угнетал его сердце и разум, а он ни с кем не мог поговорить по душам. Ему нельзя было показывать свою слабость и уязвимость даже последним из оставшихся в живых друзей: Иолаю, Филисту и все тому же Лептину.
Лишь великан Аксал, неотступный телохранитель, внушал ему ощущение спокойствия, подобно доспехам защищавший его грудь в бою. Таким было это могучее и слепо преданное ему существо, готовое исполнить любое приказание, по первому знаку.
Однажды, обсуждая план нападения с военачальниками во дворе крепости, Лептин взял копье у одного из кампанских наемников, чтобы острием начертить на песке оперативный план, и Дионисий вздрогнул. На мгновение на его лице Лептин прочел гнев и ужас и не поверил своим глазам, но вернул копье стражнику и молча пошел прочь.
Дионисий догнал его и остановил:
— Куда ты идешь?
— И ты еще спрашиваешь?
— Ты не понял… Воины не должны позволять кому-либо обезоруживать себя, и я не могу допустить, чтобы…
— Ты еще способен отвечать искренне? — спросил Лептин, пристально глядя ему в глаза.
— Что ты хочешь сказать?
— Так способен или нет? — переспросил он. — Да.
— Тогда отвечай, ты подумал, что я хочу тебя убить?
Дионисий молчал несколько бесконечных мгновений,
понурив голову, потом проговорил:
— Да, я так подумал.
— Почему?
— Не знаю.
— Тогда я скажу тебе почему. Потому что, будь ты на моем месте, ты оказался бы на это способен.
— Нет, — возразил Дионисий. — Это неправда. Причина, быть может, состоит в том, что я ненавижу себя больше, чем кто-либо другой.
Оба умолкли. Они смотрели друг другу в глаза, не в силах выдавить из себя ни слова.
— Что мне делать? — наконец спросил Дионисий.
— Нападать. Веди своих людей в бой, в первом ряду. Сиракузцев, не наемников. Этих отправь в бой одних. Покажи им, что ты — один из них, что ты готов умереть за то, во что веришь. — Больше он ничего не сказал и двинулся прочь по коридору. Дионисий стоял и слушал, как звук его шагов замирает вдали.
К наступлению было решено перейти, лишь когда войска Гимилькона действительно обессилеют, а смрад от трупов станет невыносимым. В такой ситуации Дионисий рассчитывал воплотить в жизнь свой былой план, провалившийся в Геле.