Потому, что был ранен в руку.
Потому, что ноги не хотели меня нести, когда я шёл в сторону коллеги.
Я вернулся в Штаты. Пенсия, которую я получал за оторванные пальцы, была неплохой для молодого человека. Я уехал в Калифорнию и стал хиппи.
Я был счастлив. Я жил, у меня были друзья, я хотел, чтобы и мои друзья были так же счастливы, чтобы и другие люди были так же свободны, как и я, хотел делиться всем, что имею, со всеми.
Я на несколько дней приехал к родителям в Бронкс, и узнал, что мой младший брат принял христианство. Я страшно разнервничался, и стал на него кричать:
— Как ты можешь им верить? Ты что, не знаешь, сколько антисемитизма в их учении? Сколько в нём ненависти? Сколько нелогичности и заблуждений?
— В чём их ненависть и заблуждения? — спросил брат.
Я купил Новый Завет, уселся и стал читать — чтобы найти в нём ненависть, и показать брату. Каждый еврей знает, что христиане нелепы, ненавидят нас, и я хорошо это знал.
Я прочитал всё Евангелие, но не мог ничего найти. Перечитал во второй, потом в третий раз. И я подумал, что всё, что я прочел, прекрасно и мудро. Может быть, — подумал я — затем и вернулся я из Вьетнама, единственный из всего нашего подразделения, чтобы это понять.
Я окончил теологию в христианском колледже, и посвятил свою жизнь одному единственному делу: беседам с евреями об Иисусе. Обретению Иисуса, которого мы позволили у себя отобрать.
Мы создали движение «Jews for Jesus» — евреи для Иисуса. В Соединённых Штатах нас около ста тысяч, но в Канаде всего небольшая горстка, поэтому я приехал в Канаду как еврейский миссионер.
АРНОЛЬД:
Канадцы, вернувшиеся с войны, были героями. Трупы не возвращались, трупы остались в Европе. Те канадцы, которые знали, что такое смерть, остались в Европе, те, кто вернулся, рассказывали о победах.
Мы знали, что такое смерть, но мы были чужие и рассказывали об этом на чужом языке. Кого трогают чужие трагедии. Наверно, — думали канадцы — существовали две Европы — одна, в которой происходили чужие, смертельные события, и другая, откуда возвращались её герои.
Как только мы начинали рассказывать об Освенциме, женщины, пустившие нас в свои дома, говорили: — Вы думаете, что мы не перенесли ужасные тяготы? Сахар был по карточкам, два года надо было ждать, чтобы приобрести автомобиль, а нормы на материал для одежды были такие маленькие, что не хватало на манжеты для брюк. И наши отцы вынуждены были носить брюки без манжет. (Только через сорок лет канадцы стали расспрашивать о европейской войне: — Мы читали, что тогда там были очень неприятные условия, это правда)? Поэтому мы перестали их утомлять, начали жить, стали искать работу, потому, что если кто-то не имел работы, тогда даже то, что удалось пережить войну, перестаёт радовать.