По правде говоря, ибн Бадис лукавил. Во время бегства он сумел вывезти из дворца целых два тюка одежды и три ларца с золотом и камнями — а также любимого гуляма, подававшего ему по утрам полотенце, а по вечерам наливавшего вино в чашу. Нуштегин — так звали гуляма, — сейчас стоял у него за спиной, и по его зеленой узорной каба[28] из драгоценной ткани зинданчи сразу было видно, кто хранит ключи от сердца ибн Бадиса. Мальчику едва исполнилось двенадцать, и его лицо дышало свежестью и сияло красотой. Рассказывали, что однажды к ибн Бадису пришел старый Омар ибн Умейя, и Нуштегин, в ту пору еще совсем мальчик, подал главе Умейядов полотенце. Омар вытер руки, и, хотя он уже стали сухими, продолжал тереть их об полотенце, глядя на юного гуляма. Говорили, что Умейя предложил ибн Бадису две тысячи динаров за сей цветок цветков, но тот пал на колени и произнес такие стихи:
— Подари меня любимому, от него не отвлеки,
Без меня он зачахнет от гнетущей тоски.
Сам Рахман ночных покровов не подъемлет поутру,
Мы сердца связали наши, развязали все шнурки.
[29]И Омар сжалился над чувствами Халафа и оставил ему Нуштегина.
Меж тем, над склонами гор уже садилось солнце. Ущелье справа от дороги обрывалось крутыми скалами — внизу журчал между камнями мелкий и прозрачный Ваданас. Зажатая между двумя отвесными каменными стенами — казалось, что ущелье Саиф-аль-Малика воистину прорубили мечами ангелы Всевышнего — река мирно качала на перекатах темные спины форелей. Скалы с другой стороны головокружительного провала громоздились друг на друга и уходили в высоту. А слева от идущей по краю обрыва дороги горы отступали — там в полукруглом кольце каменистых осыпей лежала долина Лива ар-Рамля. Когда-то в ней ютился крохотный вилаят, но сейчас от него остались лишь руины, постепенно сливающиеся очертаниями с диким первозданным камнем этого пустынного места. В окружающих долину скалах чернели входы в пещеры: некоторые располагались у самой земли, а к некоторым пришлось бы карабкаться по иззубренным скальным тропкам.
Сама же долина пользовалась плохой славой. Рассказывали, что с наступлением ночи в источенных непогодой скалах начинают слышаться жалобные голоса и стоны, и ветер тут, мол, вовсе ни при чем. Перепуганные путники свидетельствовали о скорбных возгласах и завываниях в совершенно тихие безветренные ночи. Пока в вилаяте еще жили люди — рыбаки и охотники, которые давали кров и ночлег идущим из Мерва и Фейсалы купцам, — так вот, раньше, когда селение Ливы еще было многолюдным, и с минарета крохотной мечети каждый день звал ашшаритов на молитву муаззин, голоса в скалах не бесчинствовали настолько открыто. Но в прошлом веке караванные тропы, ведущие из Хань через степь, заглохли окончательно, а мервские купцы предпочли возить товар через долины Насих и аль-Укаба у восточных склонов Биналуда. Тогда селение захирело, и жители Лива ар-Рамля разбежались кто куда. Так что теперь путники предпочитали миновать захваченную призраками долину как можно быстрее и при дневном свете.