В дни, когда утром народ покидал квартиру, и только Граф никуда не спешил, приходила стройная длинноволосая десятиклассница Алла, посещавшая школу во вторую смену. Доставала из полиэтиленового мешочка плетеные босоножки на высоком каблуке, и пока Граф варил кофе, одевала их, предварительно сняв все остальное. Юную Аллочку буквально за месяц заставили повзрослеть пристальные глаза Графа. Из девчонки, смотрящей на мир, как на новые ворота, она превратилась в даму, гордо несущую свое женское «я», наполненное соком тайны мироздания. Ее глаза, как будто промытые утренней росой, светились желанием жить сейчас.
По вечерам, когда Граф возвращался с трудовой вахты, захаживала Аня, большегрудая, неплохо сложенная девица двадцати четырех лет, медсестричка, иногда имевшая мужа дальнобойщика, дико капризная и скандальная с ним, и тихая сероглазая с Графом. Она нежно, но настойчиво выпроваживала "богемщиков", молча убирала отходы их жизнедеятельности. Накрывала старый изрезанный до клееной стружки стол белоснежной салфеткой; тарелки, вилки, ножи, фужеры, свечу в хрустальном подсвечнике; вино, тонкие ломтики розоватого сыра, домашняя буженина, красные яблоки, а иногда ледяная водка, под Анютины огурцы и меленькие грибочки, парящая картошечка и дефицитная селедка в винном соусе. Граф, сидя на низкой табуреточке, смотрел как пляшет огонь свечи в ртутно-блестящих глазах медсестрички, и повторял вросшие в память стихи убитого поэта:
Я люблю только вечное лето,
Я люблю его душный покой,
Я люблю, когда эта планета
Зазывает дрожащей листвой.
Осьминогом раскинулся город,
Фонари ковыряют ночь.
Там царит сексуальный голод,
Тащит ноги сбежавшая дочь.
Я ведь тоже гулял по проспектам,
А теперь я парю незрим.
Там я не был сиятельным мэтром,
И теперь, я не демон, а дым.
Иногда Граф с Анюткой напивались в хлам, бегали ночью на «яму», и при каждом движении страсти, совокуплялись, как подгоняемые приближающейся неотвратимой гибелью. Их тела пылали в темноте коварным черным огнем, а звериный крик Анюты заставлял нервно поежиться во сне всех «конторских тумбочек» в округе.
Время летело, мягко омывая своими потоками неприкрытую голову Графа. Жизнь сладким густым киселем заливала тело. Одним утром Граф вышел на балкон, посмотрел на вяло текущую внизу реку, разделявшую город напополам; на уродливый мост (держащийся на одной огромной железной ноге, посредством паучьих тросов) и объединяющий город воедино; на лес вдалеке и теплый дым в небе. Шум ветра ледяной вечности, который дул сквозь колотый череп и глазницы Графа, почти стих. Комок запечной любви к теплу, к городу, подкатил к горлу, слегка прижав дыхание.