В конце июля Граф обнаружил, что может глубоко нырять, давление воды не вызывало боли в его ушах, и не дышать он мог минуты две. На этой почве он скорефанился с маленького роста жилистым кривоногим татарином Равилем, которого местные звали «Виля-зек». Равиль жил у самого моря, в маленькой лачуге, сбитой из фанерных ящиков из-под индийского чая. Лачуга стояла под большой старой грушей, перезрелые груши гулко шлепались на жестяную крышу, лежали там, истекая сладким соком и привлекая несметные стада жирных жужжащих ос. Равиль был слегка горд, что имеет свой дом на берегу моря, и у него, даже есть какой-то документ, подтверждающий собственность. Жил татарин исключительно благодаря соседству с морем, он вылавливал рапанов и крабов, очищал их от содержимого, покрывал лаком и продавал торговцам сувенирами. У Вили-зека всегда были самые большие раковины и крабы, и ему хорошо платили. Граф из спортивного интереса помогал Виле, и тот взял за правило каждый вечер приглашать Графа то на жареного катрана, то на салат из мяса крабов, хорошее грузинское сухое или на веселый косячок.
Виля-зек не был разговорчив и общителен, к тому же, говорил он с каким-то странным акцентом, похоже, он сам его выдумал и сам культивировал. Среди отдыхающих знакомств не заводил, не играл в азартные игры, и в свои тридцать не был женат. Граф не задавал ему никаких вопросов, но со временем узнал, что Виля отсидел шестерик за подделку документов, а после освобождения нарисовал себе новый паспорт, и это была его последняя криминальная работа, что свое жилище Виля выиграл в карты, игра состоялась здесь же, на камнях возле моря пару лет назад, после чего с азартными играми татарин подвязал, и что после контактов на зоне с чем-то радиоактивным женщинам он стал не интересен, и они с ним подвязали.
Графу нравилось, из кипящего, полного суетой людей и насекомых дня, бросаться в прохладный размерянный, даже заторможенный покой Вилиной хибары. Они не стали друзьями, но после того, как однажды Граф сказал: «Я не люблю людей. Любовь - чувство выстраданное. Я не выстрадал эту любовь. Я выстрадал любовь к Свободе», Виле стало легко и спокойно в присутствии Графа, а это было как раз то, что искал в этой жизни лохматый, в подкатанных семейных трусах татарчонок с шестью годами кичи и незаконченным университетским образованием за спиной.
Уже глубокой осенью, когда непроглядная темень сполза с гор и поглотила пространство Вилиного сада; когда блеск маленькой, заброшенной на седьмое небо луны, с трудом отражался в море и уже не пытался разогнать густую, запутавшуюся в ветках груш и слив, тьму; когда стало можно снимать пробу с молодого вина - всех собак в округе всполошил приглушенный, как из могилы, крик молчаливого татарина: