— Не дамся! — Шаненя со всего маху пустил бердыш.
Наверно, страшен был Иван в этот миг. Пикиньер метнулся вниз до того, как лезвие бердыша успело коснуться его спины. Он свалился в ров и замер в густой, липкой грязи.
Отчаянно рубились на стене. Иногда казалось Небабе, вот-вот, еще немного и — одолеет войско, перевалит через стену, вышибет ворота. Сквозь звон сабель, сквозь треск мушкетов долетал до казаков властный голос Небабы:
— Не уступай!..
Бросались казаки на войско, падали, обливаясь кровью, но не выпускали из рук сабель.
Вечерело, и бой стал затихать. Уныло играли трубачи отход. К лесу отползли со стоном раненые. Задымили костры.
— Цел?
— Бог уберег…
— Было тяжко, Иван. Завтра будет еще труднее… — подошел к Шанене Небаба: — Гаркуши нет. Чует мое сердце, что не дошел Мешкович. Придется, Иван, идти по хатам и поднимать баб и стариков…
— Поднимем, — тихо, но уверенно ответил Шаненя. — Насмерть пойдем, все поляжем, но терпеть втиски панства не станем! Слышишь, атаман? Не станем! Приведется тебе, а не тебе, так другие расскажут гетману Хмелю, как белорусцы с украинцами на стене умирали…
Замолчали оба.
Возле стены голосила баба — нашла убитого мужика. Где-то кричало дитя.
Увидев Шаненю живым и невредимым, Ховра, не стыдясь слез, бросилась к нему:
— Господи, господи, чем все это кончится?..
Шаненя гладил голову жены жесткой ладонью:
— Да чего ты?.. Видишь, живой…
Усте было вдвое тяжелей. Одно, что батька там, другое — болело сердце за Алексашку. Вспоминала, как смотрел он добрыми, ласковыми глазами, как рассказывал ей про старинный град на Двине-реке, и сжималось от боли сердце. Не могла понять Устя, чем приворожил Алексашка. Когда Шаненя сказал, что жив он, — словно крылья выросли за спиной.
— А завтра что? — с тревогой спросила Ховра.
— Завтра?.. — Шаненя думал, что ответить жене. — Не ушло панское войско.
— О, господи! — ломая пальцы, прошептала она.
Шаненя похлебал давно остывший крупник, но спать ложиться не стал. Пришли Алексашка и Ермола Велесницкий. Ховра поставила снедь, а те не притронулись. Сидели и вели тихий разговор о завтрашнем дне.
— Пойдем по хатам, — решил Ермола. — Вся ночь впереди.
Когда выходили, в сенях Устя тронула Алексашку за руку. Он остановился и услыхал ее сдержанное дыхание.
— Домой не придешь?
В голосе ее прозвучала и тревога, и просьба.
— Завтра… Если жив буду…
— Ликсандра, — голос ее задрожал. — Бабы пойдут, и я пойду на стену. К тебе…
— Нечего тебе делать там.
— Я слыхала, как батька говорил. Никто не останется дома. И я пойду. Ликсандра…
Он притянул ее к себе, и Устя не противилась. Прижалась к нему и гладила ладонями его щеки, покрытые редким и мягким пушком.