— Бывай, батька! — крикнул ему Алексашка.
— В добрый путь!
Войско выходило на шлях. Шумно переговаривались казаки. Алексашка видит, как, подгоняя коней, уходят вперед дозорные.
Чем ближе город, тем тише разговаривают казаки. Наконец совсем умолкли. Только топот копыт на шляху да позвякивание уздечек. Лес стал редким. Вскоре показалась светлая полоска поля и вдали, сквозь стволы старых, обомшелых сосен виделся город: длинная вереница домов и над ними купол церкви и острые крыши двух костелов.
— Хлипень!
Издали Алексашке не видны ни стены, ни ворота, ни те, кто их охраняет. Хлипень, как и Пинск, прижался к реке. Ее не видно из-за леса. Гаркуша говорил, что река большая, глубокая. Атаман неподвижно сидит в седле, смотрит на город. Только ему одному известно, что там, в Хлипене, есть лазутчики, которые должны подать сигнал. Гаркуша ждет. Долгая гнетущая тишина мучит казаков. Алексашка поглядывает на Гаркушу, на казаков и чувствует, как трепетно бьется сердце. Нет, ему не страшен бой. Сейчас он крепче и уверенней сидит в седле: за спиной у него надежные и верные браты.
— Дым, дым!.. — понеслось шепотом от седла к седлу. — Горит!..
В двух местах, где высились острые крыши костелов, валили в небо густые, черные клубы дыма. Их колыхал ветер, и они, расползаясь, ложились одеялом над крышами хат. Гаркуша пошевелил носками стремена, подобрал повод.
— Пора!..
Коротко и тонко пропел рожок.
Рванулись кони и, выскочив из леса, пошли к городу напрямую, порыжевшим от осенних дождей полем. И сразу же понеслось над землей стоголосое:
— Слава-а!..
— Слава! — кричал Алексашка.
На городской стене вспыхнуло одно облачко, второе. Гром выстрелов покатился над полем. Алексашка не слыхал его. Припав к лохматой гриве коня, сжав зубы, он смотрел вперед. Одна лишь мысль стучала в голове: «Домчаться, долететь! За все… За обиды… За тех, которые полегли!..»