Коробейник кивнул.
После полудня втроем сидели в хате Ивана Шанени. Макали преснаки в конопляное масло и запивали квасом. Звали коробейника Любомиром. О себе он ничего не рассказывал, был молчалив и на разговор Шанени только согласно кивал головой. От ночлега отказался. Выпил коновку свежего, терпкого кваса и, вытирая ладонью губы, сказал, что ему велено привести Шаненю в лес на потайное место. А ждать будут в том лесу ровно в полночь. Кто будет ждать, не сказал.
Горбатый седой пономарь передал владыке Егорию все, что было велено: ксендз Халевский просил его прийти на весьма срочный и конфиденциальный разговор. Пан ксендз Халевский сам намеревался наведать владыку, да не вовремя захворал. Владыка Егорий ухмыльнулся: какие могут быть разговоры, если от Брестского собора ненавидят друг друга? Тогда униаты предали анафеме верных православию, а православные во главе с Львовским епископом Балабаном ответили такой же анафемой униатам. Теперь — конфиденциальный разговор. Не о том ли, что пинское шановное панство увеличило на злотый налог работным людям, а ксендз Халевский чинит обиды православным? А может быть, переняли письмо патриарху Никону? В это не хотелось верить…
— Приду… — коротко ответил пономарю.
Псаломщик Никита, подавая одеяние, гундосил:
— Не ходил бы, владыка. Не к добру униаты зовут. От них годности ждать нечего.
— Знаю, да надо идти…
Встретил Егория не ксендз Халевский, а капрал Жабицкий. Не понравилось это владыке, хотел было повернуть к двери. Жабицкий поклонился и, звякнув шпорами, попросил в гостиную.
— Тебе ведомо, владыка, о злодеянии, совершенном черкасами и чернью в лесу под Пинеском. Мученической смерти предали пана Гинцеля и порубили рейтар. Тело пана Гинцеля привезли в Пинеск, и пан ксендз у ног покойного. Просил пождать.
Егорий сел на лавку, обитую кожей.
— Прошу сюда, до стола, — предложил капрал и отодвинул дубовое тяжелое кресло.
Егорий пересел. На столе была снедь. Слуга положил в миску заливную рыбу, придвинул соленые огурцы с медом. Трапезничать владыка Егорий не стал. Жабицкий поставил две чаши, взял с края стола бутыль. Налил в чаши. Когда подавал одну владыке, Егорий заметил, как слегка дрожит толстая, обросшая мелкими рыжими волосками рука.
— Кагор…
Капрал говорил о схизматах, возмутивших спокойствие в крае, о том, что мужики бросают поля и уходят в шайки. Егорий слушал, свесив тяжелую голову. И, не вытерпев, заметил:
— Мирские дела, пане капрал… — и дал понять, что о шайках вести разговор не будет.
Жабицкий пожал плечами:
— Прости, владыка, в тяжкий час живем.