— Известно, — замялась, — на барщине. Хлеба молотит.
— Молотит… в лесу?
— Пытлив ты больно, — баба отвернулась и завозилась у печи. Она поставила на стол миску крупника. Мешкович поел. Видно, от усталости потянуло на сон. Но поднялся.
— Добрая ты, — сказал ласково и вспомнил свою Марфу. — Сбережет тебя бог!.
Ночевал Гришка Мешкович в копне сена. Было душно, всю ночь мучила жажда и спал плохо. Виделись страсти. Казалось, летел куда-то в пропасть. Рано утром поднялся и зашагал по холодку. Шел и дивился тому, что ноги становились тяжелее с каждым шагом, а в голове все больше шумело. Подумалось, что после смерти Марфы слаб стал и стар. К вечеру совсем выбился из сил. С трудом добрался до деревни. Мужик пустил в хату и предложил трапезу. От еды отказался и завалился на солому.
Утром сообразил, что не в усталости дело. Вся спина, грудь, ноги горели огнем. «Захворал», — решил он и попросил у мужика браги. Ее не оказалось, Но у кого-то хозяин все же раздобыл келих сивухи.
— Отлежись, — посоветовал он.
— Не могу. Идти надобно.
— Твоя воля, — пожал мужик плечами.
— Далеко ли до Горваля?
— Далеко. Скоро будет место Житковичи. Потом, сказывают, за сто верст место Калинковичи. А там останется недалече. Верст еще с половину сотни.
Шел Гришка Мешкович, и жаркой голове не давали покоя мысли: дойти бы быстрее, найти Гаркушу. А там бы отлежался в хате или черкасском лагере.
Верст за двадцать до Калинковичей Гришку Мешковича настигли фурманки — ехали мужики за лесом. Забрался в телегу, лег на сено и не мог понять, в дрему ли впал, или в забытье; Как из тумана, выплывало лицо ксендза Халевского, вскудлаченная голова Карпухй, кунтуши, кунтуши… Потом мужики напоили его кислым молоком, ему полегчало. Но когда свернули со шляха и Мешкович слез с телеги, почувствовал, что идти не может. Кое-как доплелся до деревни. Седой согбенный старик с удивлением рассматривал незваного гостя и хрипловато гундосил:
— А я думал, хмельной. Водит тебя в стороны… Думал, с чего это бражничал мужик? — выставив ухо, сморщился: — Про что спрашиваешь?.. Стар я, глух.
— Не слыхал, где казаки ховаются?
— В лесу ховаются. Где ж им ховаться!
— Лесов вокруг много. В какую сторону ни иди — лес. — Мешкович смочил языком сухие губы.
— Кто тебя знает, что ты за человек и откуда ты, — кряхтел дед, недоверчиво оглядывая Мешковича. — Может, паны тайно послали тебя? Ходишь да высматриваешь. Мне помирать скоро, и грех на душу брать негоже. Не ходил я за казаками…
Мешкович решил, что дед, пожалуй, не знает, где казаки, но то, что слыхал о них, — сомнения и быть не может.