— Наоборот, я горжусь им. Он отлично со всем справился.
— Как ему, должно быть, было там плохо.
— Я думаю, он просто растерялся, у него почва ушла из-под ног. Ты была права. А я неправ. Колин Хендерсон так и сказал: «Мальчик еще не дорос до закрытой школы».
— Ты не должен винить себя.
— Ты великодушна.
— Ничего я не великодушна. Я рада. Потому что теперь нам не надо больше ссориться и спорить и мучить друг друга. У тебя были добрые намерения. Ты хотел как лучше для Генри. Ошибаются все. Не ошибается только тот, кто вообще ничего не делает. Но теперь это позади. Не будем поминать прошлое. Слава Богу, что с Генри не случилось ничего ужасного, он дома и в безопасности.
— Кое-что все же случилось. Эта жуткая Лотти. Одного такого переживания хватит, чтобы ему теперь всю жизнь снились кошмары…
— Но он справился. Поступил очень разумно. Обратился к миссис Ишхак. Нашелся, поднял тревогу. Право, Эдмунд, не стоит из-за этого казниться.
Он промолчал. Потом отошел от камина и сел в дальнем конце дивана, вытянув длинные ноги в высоких красно-белых клетчатых носках и туфлях с серебряными пряжками. На блестящих пуговицах его куртки и выложенной камешками рукоятке кинжала отсвечивало пламя.
Вирджиния сказала:
— Ты, должно быть, очень устал.
— Да, у меня сегодня был трудный день. — Он потер глаза. — Но, по-моему, нам надо поговорить.
— Поговорить можно и завтра.
— Нет. Сейчас. Пока еще не поздно. Я должен был сказать это, когда только приехал и ты стала мне рассказывать про Лотти и про ее сплетни. Я ответил, что она лжет, но это была не совсем правда.
— Гы собираешься рассказать мне про Пандору, — проговорила Вирджиния холодно и отрешенно.
— Это необходимо.
— Ты был в нее влюблен.
— Да.
— Я ее боюсь.
— Почему?
— Потому что она такая красивая. Загадочная. Непонятно, какие мысли скрывает ее легкомысленная болтовня. Я и представить себе не могу, что она на самом деле думает. А оттого, что она знала тебя всю жизнь, задолго до меня, я чувствую себя чужой, неуверенной, лишней. Зачем она здесь, Эдмунд? Ты знаешь, зачем она возвратилась в Крой?
Он покачал головой.
— Нет.
— Я боюсь, что она по-прежнему любит тебя. И приехала за тобой.
— Нет.
— Почему ты так твердо знаешь?
— Намерения Пандоры, каковы бы они ни были, не имеют значения. Для меня важна только ты. Ты и Алекса. И Генри. Мне кажется, что ты неправильно представляешь себе мою систему ценностей.
— У тебя была жена, когда ты влюбился в Пандору. Каролина. И ребенок. Так ли уж велика разница?
Это прозвучало прямым обвинением, и Эдмунд ответил:
— Да. И я был неверен обеим. Но Каролина — совсем не то, что ты. Если бы я попробовал тебе растолковать, почему я когда-то на ней женился, ты бы, я думаю, не поняла. Это было как-то связано с обстановкой того времени «размашистых шестидесятых», нашей молодости, с атмосферой материалистической озабоченности. Я прокладывал себе дорогу, делал деньги, завоевывал положение в лондонском обществе. А она олицетворяла мои амбиции, была символом того, к чему я стремился. Она была единственное дитя безумно богатых родителей, а я так жаждал пробиться в надежный круг избранных, купаться в отраженных лучах их успеха.