И как я могла подумать, что ей все равно?
Если найду телефон — позвоню ей; уверена, она — она…
Встаю, прижав к себе сумку; по щекам льются слезы. Я хочу к маме.
И вдруг — вижу ее.
Это похоже на мираж: она в самом деле здесь!
Она протягивает ко мне руки:
— Кейт, пожалуйста…
Мгновение я не могу пошевелиться. И вот я уже бегу, бросаюсь в ее объятия, всхлипываю, прижавшись к ее плечу, и снова и снова произношу «мамочка».
— Прости меня, пожалуйста, мамочка, — едва выдавливаю я, перестав реветь.
— Пожалуйста, не плачь больше, милая! Прошу тебя! У меня разрывается сердце оттого, что ты так несчастна.
— Ты разве не сердишься? После всего, что я натворила?
— Ну конечно, нет! — Она прижимает меня крепче. — Как я могу сердиться? Ведь я чуть с ума не сошла от беспокойства.
— Но почему? Я вела себя как последняя стерва…
— Потому что ты жива-здорова, — просто отвечает она.
Я опускаю голову, не находя себе места от стыда. Через что я заставила пройти собственную мать? Глаза у нее распухли и покраснели от слез, и она похудела — ну как минимум на десять фунтов. Наверное, не спала несколько суток.
Мама подбирает мой рюкзак.
— Ты, наверное, совсем изголодалась. Не пойти ли нам перекусить, прежде чем вернуться на разборки?
— Ты… ты говорила с папой? — спрашиваю я.
— Ну конечно. Когда я сказала ему, что тебя нет у Флер, он прилетел в Париж первым же рейсом прямиком из Нью-Йорка. Я только что забрала его в аэропорту.
— Папа прилетел?
Мама кидает мою сумку на столик и жестом подзывает официантку.
— О, мы навалились на него всей кучей, — суховато отвечает она. — Я привезла на буксире еще и бабушку Энн. Не сомневаюсь: они с папочкой сейчас имеют милую беседу по душам.
— Не может быть, мама!
— Теперь все немного изменится, милая.
Официантка принимает заказ и через пару минут возвращается с двумя чашками кофе и crogue monsieur. Вгрызаюсь в горячий сандвич, обжигаясь расплавленным сыром и ветчиной.
— Кейт, — говорит мама, — я должна перед тобой извиниться.
— Мама! Тебе не за что просить прощения! Это я должна…
— Пожалуйста, милая. Просто выслушай меня.
Она берет пакетик сахара и нервно вытряхивает его, постукивая о край чашечки.
— Я не виню тебя за то, что ты подумала о нас с Дэном самое худшее, — продолжает она. — Ведь я никогда не давала тебе оснований мне доверять, правда? Между нами ничего не было, но почему ты должна верить?
— Я верю, мам, — спешу ответить я. — Я просто вела себя как тупая овца…
— Я бы никогда не сделала ничего специально, чтобы тебя обидеть, Кейт. И все же я знаю, что была к тебе несправедлива, и виновата не только моя болезнь, — добавляет она, с трудом делая глоток кофе. — Ты страдала больше, чем твои братья, и я никогда не прощу себе этого. Я относилась к тебе так, как моя мать ко мне, так, как я поклялась никогда не относиться к собственному ребенку: как к какому-то гражданину второго сорта. Честное слово, Кейт, так вышло не специально. Я всегда любила тебя не меньше, чем Бена и Сэма. Просто…