— Цвет темной ночи — не то чтобы в точности синий. А эти брючки очень удобные.
Она одаривает меня отточенным за долгие годы взглядом, сочетающим разочарование и смирение с неизбежностью: такова ее тяжкая ноша — дочь, которая ее обременяет, — но она будет стоически нести свой крест. Я прошмыгиваю назад в спальню и переодеваюсь в рабочие брюки из грубого синего хлопка: Клара их ненавидит. К тому времени как я спущусь, Этна уже припаркуется. При ней Клара ничего сказать не посмеет.
Видимо, в отличие от моей матери моя дочь не так закрепощена хорошими манерами.
— О Господи, мам, ты похожа на мойщика окон! — восклицает Кейт при моем появлении.
Обе устремляют на меня сочувствующие взгляды голубых глаз. В очередной раз поражаюсь, как Кейт и Клара похожи. У всех у нас бледный северный цвет кожи и светлые волосы — теперь у Клары они чуть поседели, а Кейт переборщила с хной, замечаю я, хмурясь. И все же я не такая, как они. Мне недостает уверенности, крайнего самомнения, которые, словно стержни, поддерживают мою мать и мою дочь. Блага изливаются на обеих лишь потому, что они уверены: так должно быть. Я не жду ничего — и никогда не испытываю разочарования.
В кухню бодрым шагом входит Этна.
— Возвращайся, Бэт! Вовсе не нужно переодеваться.
— Ну, может, я…
— Дерьмо собачье.
Моя мать прикидывается оскорбленной грубыми словами Этны. Тонкая рука взлетает к шее и начинает перебирать жемчужины (третье поколение; если верить Кларе, дар на первый выход в свет ее матери от самой королевы Виктории).
— Иди осторожно, пока мы не минуем забор, — шепчет Этна, выпихивая меня через заднюю дверь. — Как увидишь колючую проволоку, беги туда.
Этна — родственная душа. Она помнит старые добрые леденцы «Спэнглз», и сериал «Джеканори»[13], и журнал «Джеки»[14]. Она знает, каково это: пойти наверх за чем-нибудь и по дороге забыть, за чем именно. Она прекрасно понимает: когда нагибаешься, чтобы поднять что-нибудь с пола, разумно заодно, к примеру, смахнуть пыль с туфель, пока не встала. Этна знает, каково это, когда тебе сорок один год и ты вечно все делаешь не так.
И она представляет себе, что чувствуешь, когда тебя считают сумасшедшей.
Мы познакомились, когда я училась на первом курсе в Сент-Мартинсе, — вы не замечали, что в какой-то момент после двадцати уже невозможно завести новых подруг? Я имею в виду, своих личных подруг. Потом пошло-поехало: мамы друзей ваших детей или жены сослуживцев вашего мужа; ваши собственные коллеги тоже, наверное, — если вам повезло иметь работу. Я же говорю о подругах, к которым вы броситесь, когда у вас беда, о женщинах, которым вы позвоните, если вам изменяет муж, или с которых возьмете обещание заботиться о ваших детях — на случай если погибнете в авиакатастрофе. Вот таких подруг вы перестаете заводить гораздо раньше, чем предполагаете.