— Доброе.
Моника замерла и стала внимательно рассматривать его лицо, чтобы запомнить каждую черточку. Густой соболиный чуб, выбившийся из-под шляпы и разметавшийся по лбу. Такой же темно-коричневый цвет бровей и длинных густых ресниц. Светло-серые глаза с крохотными брызгами голубизны и черным ободком. Щетина, усиливающая и без того жесткие складки у рта. Четко очерченные губы, тут же напомнившие о мимолетном поцелуе, дразнящей и нежной ласке, которую так хотелось бы почувствовать вновь.
— У меня нос не съехал на сторону? — поинтересовался Стив.
Она покраснела. Глазеть, оно и значит глазеть в любой культуре. Не очень-то это прилично. И чего уставилась на человека вытаращенными глазами? Ничего удивительного, что он насторожен. Впрочем, когда Стив рядом, ей тоже становится как-то не по себе.
— Вообще-то, да, — попыталась она отшутиться. — Малость смотрит вбок.
— Первый мой мустанг сбросил меня. Пострадали нос, два ребра и моя гордость.
— И что ты делал потом?
— Дышал через рот и учился ездить верхом. Для городского мальчишки стал не так уж плох в седле.
— Ты рос в городе?
Стив опять проклял себя за длинный язык, но вовремя вспомнил, что многие нынешние ковбои начинают жизнь на асфальтовых мостовых. Что поделаешь, если у родителей плохой вкус в выборе места жительства!
— Первые пятнадцать лет. В Оклахома-Сити. А потом мама умерла. Папа женился снова, мы перебрались на ранчо.
Монике хотелось спросить, где его отец теперь, но она заколебалась. А прежде чем сумела вспомнить, принято ли у американцев интересоваться родственниками, Стив уже начал что-то говорить про Луг. Разговор был переведен на другую тему так резко, что Моника невольно подумала, а не запретна ли тема родственников у ковбоев? Хотя, если так, почему же Джек охотно распространяется о своей семье?
Высветленные солнцем глаза Стива отвлекли ее, заставив забыть о возникшем вопросе. Она привыкла к людям, с глазами от темно-коричневого до абсолютно черного цвета. А эти светлые просто завораживали. В них были не только крапинки голубого, но теперь на солнце появились еще и зеленые искорки.
— …Как думаешь? — спросил он. Моника вдруг поняла, что опять таращится.
— Извини. Я тебя не слышала.
— Это, наверное, горная сойка разбойничает, — сухо сказал он, прекрасно понимая, что она отвлеклась из-за него самого, а не из-за пронзительно верещавшей птицы.
— Что ее привлекло?
— Еда, которую она ворует. Сидит себе на сосновой ветке у хижины и ждет, когда ты повернешься спиной к куску хлеба.
Моника рассмеялась. Стив почувствовал, что жемчужная россыпь ее смеха проникает в него, как тепло солнечных лучей. Никогда еще искушение прильнуть к ее губам не было так велико. Слегка приоткрытые, они блестели от прикосновения языка, алели от пульсирующей под кожей жизненной силы. Впиться в них так упоительно! Он почти ощутил, как это было бы, — мягкость тела под его ладонями, теплое дыхание у рта…