Мы благоразумно сместились с дороги.
Здесь было немного легче, но тоже не свободно. Зелень, что прежде боролась за выживание среди асфальта и бетона в загазованном городе, теперь неторопливо, но уверенно отбирала свое. Газоны, скверы, бульвары и аллеи заросли. Трава, кусты, деревья цеплялись теперь за каждую трещину в асфальте, куда ветром намело хоть немного земли. Город зарастал.
Дома обветшали. Краска облупилась, облезла. Стекла — те, что остались — помутнели. Другие вывалились из сгнивших рам и разлетелись в мелкое крошево. Кое-где из черных провалов окон торчали шевелящиеся на ветру останки занавесок.
Рекламные щиты прогнили, металлические каркасы покрылись ржавчиной. Торчали столбики с изувеченными временем дорожными знаками. Болтались то тут, то там, оборванные сломанными ветками и поваленными деревьями, черные кишки проводов.
Нет, это был не мой город. Это был его труп. Еще с узнаваемыми чертами, но уже неживой, изменившийся, подернутый тленом. И в своем пылком обещании, которое бросил на прощание Ольге, я тоже был неправ: людей здесь не было. Вернее были, но не те, от которых можно дождаться помощи.
Москва жила по-новому. Завидев нас, встречные прохожие чаще всего спешили обойти по широкой дуге. От окликов шарахались, сами не окликали.
О невероятном количестве человеческих останков я старался не думать. Страшно было даже приблизительно предположить, сколько людей не проснулось.
Несколько раз мы видели сумасшедших. Мужчина, сидящий на бордюре и посыпающий голову землей. Полуобнаженная, в истлевших лохмотьях девушка, с жутким тихим смехом кружащаяся возле мертвого светофора на перекрестке с Ломоносовским… Наверное, когда-то она была красива. Теперь от вида развевающихся на ветру лоскутов платья, едва прикрывающих молодое тело, бросало в дрожь.
В голову снова полезли мысли об Эле, и я отвернулся. Серый нахмурился. Борис не обратил внимания на несчастную.
Время от времени он всматривался в арки, дворы и подъезды. Перехватывая его оценивающие взгляды, я очень скоро почувствовал подступающую паранойю. Казалось, что из пустых домов и дворов, куда мы не совались, кто-то следит за нами. Что жизнь затаилась там, внутри, и спрятавшиеся люди провожают нас такими же оценивающими взглядами.
По спине пробежал холодок. Нет, не думать об этом. Люди добрые. Не могла же смерть и истерия охватить весь город. Не могли же все вокруг превратиться в зверей, как Борис.
Борзый шел, пружиня шаг. Он был напряжен, словно перетянутая струна. И я поймал себя на ощущении, что иду следом за хищником. Осторожным, решительным, если надо — безжалостным. От этой мысли трещина между нами, кажется, разъехалась еще сильнее.