Какие нелепые мысли лезут в голову после рабочего дня.
В метро тоже была толкотня. Я стоял, прижавшись лбом к стеклу дверей, поезд с ревом несся в темноте тоннеля, и редкие фонари прорезали мрак яркими болидами. В каждом мне почему-то виделись лица людей, которых я не помнил, но откуда-то знал. Лиля… Вова… Типлер… Кто такой Типлер?
Поезд вынырнул в слепящий неоновым светом зал станции «Нариманов», и во вспышке я почему-то увидел человека, лежавшего на высокой кровати, покрытого по шею простыней и смотревшего мне в глаза взглядом, говорившим так много, что понять было невозможно. Видение исчезло, и, прижав к боку портфель, я потопал в толпе пассажиров к выходу из метро.
На площади перед кинотеатром громко работало радио, передавали что-то о пленуме, называли фамилию Горбачева. Я спешил домой, чтобы разогреть ужин к приходу Иры. Потом вернется с занятий Женечка, и мы сядем смотреть телевизор. Не пленум, конечно. По второй московской программе покажут старый хороший фильм «Три плюс два».
Типлер… Лиля… Вот еще слово вынырнуло: «эмуляция». Наверно, подсознательно сложил эволюцию с симуляцией.
Может, все-таки сделать большую статью о невидимой массе? Рецензент в «Астрономическом журнале», конечно, зарубит, слишком ненадежная аргументация, я и сам знал. Но ведь… делай что должно, и будь что будет.
Кто я такой, чтобы рассуждать о судьбе Вселенной? Тварь дрожащая или право имею?
От этой мысли мне стало весело. Надо будет спросить у Иры, что может означать странное слово «эмуляция». Она переводчик, это слово могло ей встречаться.
А о Лиле спрашивать не стану.
ВИКТОР МАЛЬЧЕВСКИЙ
Черный квадрат
Рассказ
История живописи и все эти Врубели
перед такими квадратами – нуль!
Михаил Гершензон, русский историк культуры, философ, публицист
В мастерской было холодно. Так холодно, что разбавленные скипидаром масляные краски застывали в считанные мгновения. Осень 1915 года в Петрограде, который все еще по старой памяти величали Питером, выдалась чрезвычайно промозглой. С утра до вечера моросил мелкий дождь, временами срываясь на серый снег. Выходить на улицу не хотелось ни под каким предлогом.
Казимир Северинович отошел от холста и приложил застывшие ладони к горячему стакану с чаем. По пальцам пробежала приятная истома. Потускневший подстаканник сорвался с места, оставляя после себя на истертой поверхности кирпича угасающий влажный след. Художник отхлебнул и шумно и с удовольствием выдохнул горячий воздух.
Насладиться чаепитием в одиночестве не удалось. Провисшая на петлях дверь отворилась, издав неприятный шаркающий звук, и вместе со студеным воздухом пропустила внутрь комнаты соседского белокурого парнишку – сына прачки Агафьи. Мальчик с размаху бросил школьный портфель на подоконник и кинулся в объятия хозяина.