Испанец приплясывал передо мной на носочках. Он явно был профессионалом и сейчас рад был размяться по всем правилам искусства. Я схватил с койки свой пакет и бросил ему в лицо. Уворачиваясь, он отвлекся на долю секунды, и я нанес ему удар, старый как мир, но неизменно эффективный. Знаете? Изо всех сил между ног! Испанец рухнул, как куль с говном.
Передо мной возникло еще одно черное тело с занесенным кулаком. Но я уже был не я. Я схватил его за плечи и с размаху притянул к себе. Этот прием мне показали в Гаване, и применял я его впервые. Ударная часть моей головы — чуть выше лба, там, где начинают расти волосы, — пришлась, по-видимому, на его нос. Во всяком случае, и у него что-то хрустнуло.
Ко мне двинулось еще трое парней. Я схватил с полу бритву:
— Ну, давайте! Кто следующий?
Я чиркнул ею перед одним, перед другим. Почему я так сделал, не знаю! Наверное, когда-то видел в кино. Испанец поднимался на ноги, и я с размаху, опять что есть силы, двинул его ногой. Боюсь, на этот раз это была голова. Те трое по-прежнему наседали на меня, но я слышал, как кто-то барабанит в дверь. Охранники ворвались в камеру, когда я с бритвой в руке держал круговую оборону, танцуя между трех тел.
Следующие десять дней я провел в карцере. Это был каменный мешок, в котором ночью разрешалось сесть. Но это было то, что нужно, чтобы привести мою нервную систему в порядок, — здесь мне никто не угрожал.
Через десять дней, утром, меня привели в ту же камеру. На моей кровати у унитаза лежал последователь вуду. Рука у него была на перевязи, и взгляд не предвещал ничего хорошего.
— Иди сюда! — раздался знакомый сип из дальнего угла.
Это было уже не «Пусть подойдет!» — обращались непосредственно ко мне. Я двинулся на голос сквозь строй внимательных глаз. С симпатией на меня не смотрел никто. Про испанца я уже знал, что он надолго осел в тюремном лазарете, — у него была внутричерепная гематома.
С кровати стала подниматься огромная темная масса. Ее обладатель сел. Это был двухметровый мулат, который весил килограммов сто пятьдесят, если не больше. Майка, которую он носил, не закрывала даже пупок на его необъятном, покрытом татуировками животе. Это был человек, который вершил судьбами заключенных тюрьмы Сантьяго по закону зоны. Его ласково звали Хуансито, и на его совести был с десяток ограбленных и убитых на воле и неизвестно сколько — здесь.
— Ты ведь студент? — просипел Хуансито. Я кивнул.
— Ты будешь спать здесь, — сказал он, указывая на соседнюю кровать. — Мне ведь даже не с кем поговорить.
У двери послышался шум. Конвоиры, которые хотели посмотреть, какой прием ждет меня на этот раз, разочарованно покидали камеру.