Под вечер в последний раз собрались прокатиться в степь.
— Тёма, поедем верхом, — предложила Наташа.
— Я верхом не поеду, — решительно заявил Корнев.
— Я не вас и зову.
— Я согласен, — ответил Карташев.
Наташа поехала на своей Голубке, Карташев на Орлике.
— Хочешь, поедем в Криницы… — предложил брат. — Может, Одарку увидим… Как странно: Одарка замужем…
— Хорошо… Маму надо спросить…
Аглаида Васильевна разрешила, и брат с сестрой поехали в Криницы.
Солнце садилось. Орлик избалованно шел полурысью, и Карташев, зная, что мать наблюдает за ним из экипажа, с красивой посадкой, рисуясь и маскируя это, лениво щурился в ту сторону, где сверкали пруды Криницы. Наташа, худенькая и грациозная, держала себя просто и естественно.
— Зачем ты все хочешь увидеть Одарку? Ты говорил, что она тебе больше не нравится? — спросила его сестра.
— А может быть, она мне опять понравится?
— А если бы понравилась, ты стал бы за ней ухаживать?
— Я не знаю… — ответил Карташев тоном, задевшим целомудренную Наташу.
— Ну, так поезжай один. — И Наташа повернула свою лошадь.
Карташев засмеялся.
— Ну, не буду.
Наташа остановила лошадь.
— Честное слово?
— Ну, какое тебе дело?
— Уеду.
— Ну, честное слово, — рассмеялся Карташев.
Наташа опять повернула свою лошадь в Криницы, и брат и сестра поехали рядом.
Залитая солнцем, уютно сверкала опрятная деревня. Точно туман или пыль от лучей подымалась над рекой и окутывала ее золотистою дымкой заката. Солнце спокойно исчезало за горой. Высокая перекладина колодца у въезда в деревню на широкой лужайке, равномерно поскрипывая, медленно поднималась и опускалась под усилием какой-то бабы.
— Вот Одарка! — показала вдруг на нее брату Наташа.
Карташев не сразу поверил. Эта неуклюжая, повязанная, загорелая дурнушка — Одарка?
Но это была она.
— Одарка?! — воскликнул пораженный Карташев.
Одарка подняла сконфуженно свои все еще прекрасные глаза. Но вдруг, увидя по дороге пару волов и воз, она испуганно заговорила:
— Едьте, едьте, ради бога… Конон!
— Едем, Тёма, — строго приказала Наташа.
Они повернули своих лошадей и оба смущенные молча поехали назад мимо Конона, мужа Одарки. Карташев возмущенно отвел от него глаза.
— В один год всего что он с ней сделал…
Они долго ехали молча.
— Если б я знал, лучше бы не ездил. Одарка оставалась бы все такой же прекрасной… И дурак Конон воображает, что еще можно ухаживать за ней.
Наташа не сразу ответила.
— А душевная перемена еще тяжелее переживается, — рассеянно проговорила она.
С своей обычной болезненной гримасой она посмотрела вперед и опять замолчала.
— Ты на мою перемену намекаешь? — спросил уже серьезна задетый вдруг Карташев.