— Так ведь он кухарку же собирался взять себе в жены! — рассмеялся дядя и, обняв племянника и целуя его, сказал: — Сердце мое, как люблю я тебя.
А мать сказала:
— Это уж его право выбирать себе жену; кого возьмет, та и будет моей дочерью.
— Да, жалко, жалко, что Деля теперь не видит тебя, — сказала Маня, — она, кстати, тебе кланяется.
— Спасибо, — сказал Карташев и посмотрел на часы. — Мне надо ехать в город.
Он рассказал, что привез письмо главному уполномоченному Полякова, инженеру Савинскому, и что хочет его сейчас же отвезти, заехав предварительно в магазин купить себе летний костюм.
Дядя Митя сделал большие глаза, почтительно наклонил голову и сказал:
— Помяните мое слово: блестящую карьеру сделает.
Дядя Митя пользовался в родне репутацией очень умного человека и сердцеведа.
Матери были очень приятны слова брата.
Карташеву тоже была приятна эта похвала. Он усмехнулся и сказал:
— Говорят, что я тоже похож на Бертензона.
Доктор Бертензон, еврей, был старинный домашний доктор Карташевых, и в памяти его остались как-то шутливо сказанные слова отца, что мать его увлекалась Бертензоном.
— Глупости говоришь, — сказала мать, и Карташеву показалось, что она смутилась.
А дядя весело прибавил:
— Если твоя мама, смотря в свое время на него, высмотрела и его пронырливый ум для тебя, так и слава богу, и благодари ее за то…
— Ну, господа, вы оба глупости заговорили.
— Да так же, сестра, всегда бывает — от большого ума всегда на малый сходят.
— Хочешь, вместе едем, Маня?.. — предложил Карташев.
— Едем, — весело согласилась сестра.
— Отлично, поезжай, — сказала мать, — и поторгуйся за него.
— Ну, как живешь? — спросил сестру Карташев, сидя с ней на извозчике.
— Живем, — ответила сестра и насторожилась.
Наступило молчание, и сестра спросила:
— Ты что это вдруг заинтересовался моей жизнью?
— Я, во-первых, всегда интересовался, но раньше я тебе совершенно не сочувствовал, а теперь сочувствую.
— Гром и молния! Что ж это значит?
— Да я сам еще не знаю. Видишь, я все время, с гимназии еще, уперся лбом, что все это только мальчишество, плод, так сказать, незрелой мысли. Ну, а в этот месяц я встретил такую массу людей, которых очень уважаю и которых упрекнуть в незрелости мысли никак нельзя. С рабочими изо дня в день целый месяц прожил их жизнью, их мыслями. Все это как-то отвело меня от стены, и может быть, и я сам отстал и уже сам являю из себя плод незрелой мысли. Я и хотел с тобой поговорить. Если у тебя есть что почитать, я с удовольствием прочту.
— Приятно слышать, во всяком случае, — сказала, помолчав, сестра. — Две брюшюры есть, я дам их тебе.