— А Пете что оставалось делать? — подняла плечо Марья Андреевна. — Когда он чуть не силой влетел к нам?
— И о Петре Матвеевиче говорили, и все признали его безвыходное положение как начальника первой дистанции.
— Вы понимаете, всё под носом здесь; выехал на пикник, а рапортует, что на линии был, за работами следил. Петя говорит, что на мосту от них отбоя нет. Извозчик к мосту всего двугривенный стоит, а он разъездов, которые наша же контора оплачивает, выведет себе на сто рублей. — Ну! прямо совестно смотреть на это бесстыжее отродье. Пьян, ничего не знает, ничего не понимает, несет такую чушь, что уши вянут.
— А попробуй с ним не поладить!
— Самое лучшее, конечно, избегать их, как чумы.
— Деньги получили? — спросила Марья Андреевна.
— Получил.
— Ну, давайте их сюда.
— Нет, Марья Андреевна, эти деньги я решил истратить.
— Куда?
— На подарки матери, сестре, брату.
— Слушайте, так хоть сделайте толковые подарки. Знаете, что б я вам посоветовала: деньгами им дайте, а то ведь накупите всякой ненужной дряни, как вот он, — она показала на брата, — а того, что нужно, и не купите.
— Ну, матери, например, как же деньгами?
Карташев приехал в Одессу утром. Его никто не ждал, и тем более обрадовались.
Нашли его помолодевшим, поздоровевшим и таким жизнерадостным, каким уже давно не видали.
Пошли за дядей Митей, который в это время был в городе, и, слушая Карташева, и мать и дядя постоянно крестились.
— Ну, слава тебе, господи, слава тебе!
Когда мать услыхала, что он уже помощником начальника дистанции, получает уже по двести рублей в месяц, она встала, прошла в спальню и долго там молилась, стоя на коленях перед образом.
Возвратившись, она горячо поцеловала сына в лоб и сказала:
— От всей души тебя поздравляю и не сомневаюсь, что мой сын будет и умный, и дельный, и будет украшением своей корпорации. Теперь сделай своей матери подарок: подари мне двести рублей.
— Я хотел вам больше подарить! — рассмеялся Карташев.
— Больше не надо. Дай свой портфель — я сама возьму.
Она взяла из портфеля, возвратила портфель сыну, а двести рублей держала в руках.
— Когда ты был безнадежно болен, я пообещала из первого твоего жалованья послать эти двести рублей на Афон, и сегодня они будут посланы.
Маня дергала носом и, протянув руку к матери, лукаво сказала:
— Лучше дайте мне…
— Нет, нет, — решительно сказала мать.
— Конечно, не отдавайте, сестра, — поддержал ее и дядя, — и я и от себя еще дам.
Он тоже вынул двести рублей.
— Тогда я закажу также на Афон, на эти двести рублей, образ с тремя святителями: Пантелеем, Дмитрием и Артемием, и этот образ, — обратилась она к брату, — мы подарим не ему, а жене его. Согласен?