Эбби рассмеялась:
— Да уж, пожалуйста. Я буду спать спокойно, зная, что он сейчас не трахается с одной из моих подруг.
Женщина зашлепала по воде на берег. Сзади на комбинезоне у нее была дыра, сквозь которую виднелись обвислые ягодицы. Белья она не носила. Эбби, прикрыв рот, подавила смешок. Выйдя на берег, женщина снова обернулась к нам. Ее улыбка увяла, лицо пошло морщинами. Она тяжело вздохнула.
— В некоторых местах река расширяется. В других полно упавших стволов, так что хрен пролезешь. А еще она крутит и вертит черт знает как. А потом бежит долго-долго. И ее не остановить. Нельзя поставить запруду. Если попытаешься, она ее просто обойдет. Всегда пробьется. Вот что такое река. Всегда прокладывает себе дорогу. — Она сплюнула и указала ружьем на меня: — По-моему, он тоже такой.
Женщина заглянула в деревянную лачугу на берегу, вытащила бутылку, старую, поцарапанную, зубами извлекла пробку и отхлебнула. Она поболтала содержимое во рту, будто полоскала зубы, и кивнула, а потом вогнала пробку обратно.
— Прошлогоднее. Хорошая, штука.
Я указал на виноградные лозы над головой.
— Сама делаешь вино?
— Ну да. По собственному рецепту. В наших краях эту штуку называют «сногсшибаловкой», «лисьим вином», «соком радости», а еще… — она покрутила бедрами, изображая чудовищный танец, который, слава Богу, с тех пор мне не доводилось видеть, — «поплясушкой».
— О Господи! — вырвалось у Эбби. Женщина снова перекинула ружье через плечо:
— Плывите спокойно.
Шуршание в листве, и она одним движением вскинула ружье и прицелилась, но стрелять не стала и удовлетворенно вернула ружье в прежнее положение. Я повернулся и увидел змею, которая заглатывала еще живую крысу. Из пасти у нее торчал крысий хвостик.
Я нахлобучил шляпу на лоб, надел постромки и зашагал вперед.
Такова река. Она обрушивает на тебя самое худшее, а потом предстает перед тобой в своем уродливом, отвратительном обличье. Но если ты нырнешь поглубже, река удивит тебя, очарует и о многом напомнит.
После рождественской вечеринки прошло два дня. Передо мной стоял холст, освещенный единственной лампой. Близилась полночь. Я сидел на табурете на чердаке с кистью в зубах и пытался, прищурившись, извлечь из теней некий смысл. На холсте передо мной было лицо Эбби — ее правое ухо, линия щеки, губы. Кончик носа указывал на Форт-Самтер. Лицо занимало почти половину холста. Завитки волос — в левом верхнем углу, потом взгляд двигался вниз, а оттуда — к форту в нижнем правом углу. Затем — вверх, от огней форта — к луне, и снова налево. Полный крут завершен.