Бабаянц. Знаю, знаю. Что ты взял записную книжку Татьяны Бардиной.
Турецкий. Иначе все следы приведут ко мне. Бабаянц. Кто твой кандидат на место прокурора? Турецкий. Меркулов!
Бабаянц. Правильно. Наш человек. Меркулов нас всегда прикроет, как и раньше. Я к тебе в воскресенье приеду, все обговорим».
Болван! Большего болвана, чем ты, Турецкий, не сыщешь -на всем свете! Он не мог ручаться за точность, но он уже знал, из чего была состряпана вся абракадабра на магнитофонной пленке. «Нужна винтовка с дальним прицелом. Я его укокошу с крыши, когда он будет выходить из здания.— У тебя есть такая винтовка? — Надо пойти к китайцу...» И еще раньше: «Я даже задумала его убить. Отравить или столкнуть с горы. Но он такой живучий, он выживет, а я сяду в тюрьму». «Ты хочешь мне предложить это сделать? Лера, я даже не хочу обсуждать такое дело. Неужели нет простого выхода— развестись?» И потом: «Ты видел этот фильм про полицейских?». «Видел.» «Расскажи мне его»...
Его скрутило от этой догадки, от злости на самого себя, от непонимания — зачем все это было нужно. Решение лежало где-то рядом, но он еще никак не мог ухватить его, надо было двигаться вперед, его спасение было в этом движении.
Сколько он прошел километров — два? пять? сто? Но он шел, давно потеряв своих товарищей из виду, отсчитывая шаги — двести тридцать... триста одиннадцать... пятьсот шестьдесят... до тех пор, пока не почувствовал, что идет уже не по жиже, а по воде, вода сдерживала ход, и это облегчило движение, вода поднималась все выше, дошла до груди, зловонного воздуха нехватало, чтобы наполнить легкие. Наконец вода полностью закрыла трубу, и надо было плыть, борясь с водой, которая давила и толкала тело вверх, прижимала его к потолку трубы, и он плыл, выбрасывая одну руку вперед и другой зажав нос. Он делал, отчаянные толчки всем туловищем — один, второй, третий — и наконец он был свободен от этой трубы-тюрьмы, он расслабился — и вода вытолкнула его на волю.
Он лег на спину, раскинув руки, и маленькая речушка тихо понесла его по течению. Так он плыл минут пять-десять, потом спохватился — надо плыть в сторону, обратную течению, не в город, а из города, как можно дальше от зла, которое этот город в себе таил. Течение было несильным, вода становилась все чище и холоднее, берега приблизились друг к другу, дно обмелело, и Турецкий выбрался на берег. Он стянул с себя тренировочный костюм, бросил в реку и, хоть стучал зубами от холода, снова полез в воду, долго тер тело песком, сделал десятка три согревательных упражнения и облачился в свои джинсы, рубашку и кеды.