«Семен! Не делай глупостей, никогда не делись с начальством своими сомнениями. К начальству следует ходить только в двух случаях: ругаться и требовать»,— так бы сказал его бывший начальник, Константин Дмитриевич Меркулов. Но он далече, а в его кресле в следственной части сидит нынче иное лицо, вернее, большая задница, разжалованная с партийной работы и ничего не смыслящая в следствии.
Но Моисеев уже шагал в основное здание, в резиденцию прокурора Москвы, сохранявшую еще следы спальни любовницы купца Прохорова, бывшего владельца Трехгоркой мануфактуры, подарившего в 1915 году своей возлюбленной кокотке особняк, где сейчас располагается прокуратура.
Жестом весьма занятого руководителя Зимарин указал Моисееву на глубокое кожаное кресло. Но тот не захотел воспользоваться комфортабельным седалищем и стоял перед начальством, одной рукой опираясь на палку, другой обхватив магнитофонный агрегат. Сняв очки, Зимарин долго всматривался в морщинистое лицо Моисеева, словно пытался ухватить за ниточку и размотать клубок заговора, который плетет против него, столичного прокурора,— не может не плести! — каждый его подчиненный.
— У вас столько работы, а я беспокою, извините, Эдуард Антонович, но, как вы сами отметили, дело это важное... Важное дело, я имею в виду... и вы должны быть постоянно в курсе. В курсе. Постоянно, потому что дела эти... на наших Турецкого и Бабаянца... так сказать, как это лучше выразиться... инспирированы, то есть" фальсифицированы. Поэтому я и побеспокоил, извините,— почти закричал Моисеев, разъясняя шефу свою наглую выходку и ставя на стол магнитофон.
Зимарин не выразил удивления по поводу сумбурности речи старого криминалиста. Привык шеф к тому, что в его присутствии у иных подчиненных заплетается язык, будто после приема двух стаканов. Он только поморщился, когда старый криминалист запустил на полную громкость магнитофон.
— Вы видите, Эдуард Антонович, то есть, вернее, слышите... Эта запись как раз продолжение первой. Слышите, это голос Турецкого, вероятно, кто-то записал его свидание с этой дамой, что очень интересовалась иностранными кинобоевиками. Видите, то есть слышите,— тот же тон, та же интонация...
Но прокурор столицы повел себя странным образом: придвинув рывком магнитофон, он стал перематывать пленку то вперед, то назад и слушал то, что было записано на найденной в мусорной корзинке пленке — раз, другой, третий. И всякий раз, как из динамиков звучал женский голос, прокурор почему-то болезненно морщился. И всякий раз произносил, нет, скорее выдыхал, одну и ту же фразу: «не может быть!». И женский голос все повторял и повторял отчетливо: «...пожилой, Питер, звонит из телефонной будки возле кладбища машин Джеймсу, молодому, которого Берт Рейнолдс играет... Вот видишь, а говоришь — не помнишь. И о чем они говорили? ...пожилой, Питер, звонит из телефонной будки...»