– Слышите? – Есин призвал бойцов вслушиваться. – «Утес» воюет! А мы чем хуже?
Есина, казалось, ничто не могло сломить, вывести из себя. Он был примером для всех. Его мужество и отвага передавались другим. Он не знал, что такое страх и опасность. А пули и осколки пролетали мимо, не задевали его. Но и он за дни обороны осунулся, почернел, под глазами появились черные круги, но голос, слегка охрипший, оставался таким же твердым и громким, а глаза светились все тем же синим ясным огнем.
Гитлеровцы были пунктуальными. Ровно через час налетели самолеты, и все вокруг загрохотало. Немцы, не приближаясь, выкатили две пушки и начали прицельным огнем бить по бетонному укреплению. С другой стороны показались три танка, и они тоже открыли пальбу из своих пушек. Земля заколыхалась, тяжелый железобетонный дот заходил ходуном, словно стал утлою лодкою, потерявшей рулевое управление в бурном море. Погасли фонари. Стали отваливаться от стен и потолка куски бетона, обнажая толстые ребра стального каркаса. А наверху горела маскировка. Она была сооружена из сухих деревьев, досок, кустов.
– Все вниз! – Есин старался перекричать сплошной гул и грохот.
Наверху остались наблюдатели. Но и в нижнем этаже было не легче. На нарах стонали раненые. Стояла жуткая духота, и воздух, смешанный с пороховыми газами, драл горло. Многие надели противогазы.
Артиллерийский обстрел и бомбежка длились почти два часа, и они казались вечностью. Наступившая вдруг тишина длилась не долго. Защитники едва успели занять свои боевые места, как немцы пошли на штурм. И дот снова ожил. Загремели пулеметы, заговорила пушка. Метким выстрелом подбили танк, который приблизился почти вплотную. Батюк приник к пулемету. Гильзы сыпались горохом под ноги, рассыпались по бетонному полу, мешали. В тесной рубке стало нестерпимо душно, скопились пороховые газы, дым ел глаза. Пришлось надеть противогазы.
Атаку вскоре отбили. Гитлеровцы, теряя убитых, отошли.
– Передышка, – сказал Есин и, сняв противогаз, велел Батюку: – Иди в правый каземат, мы тут сами управимся.
Едва Батюк добрался в правый отсек, как гитлеровцы снова открыли артиллерийский огонь. Опять налетели самолеты. Все слилось в одном сплошном грохоте.
– Командир ранен! – закричал боец через отверстие, которое соединяло отсеки. – Осколком!.. В грудь!..
А через несколько секунд от прямого попадания снаряда в командирском отсеке раздался оглушительный взрыв. В отверстие, как в трубу, дохнуло жаром и противным перегаром тола, чем-то похожего на пережженый чеснок. Командирскую рубку разворотило. А снаряды и бомбы все рвались и рвались. Замолчал левый капонир, потом и правый...