Но тут Юлька поступила умно. Пошла к участковому. У нас участковый молодой, в той же школе, что и моя дочь, учился. И живет в соседнем подъезде.
Вернулась белая и с запахом водки, явно с ним бутылку распила.
— Мам, — сказала она, — отец в реанимации.
К счастью, я была к этому готова.
— Главное, что живой.
Тут она мне в глаза посмотрела:
— У него ножевое ранение в сердце. Мам, его убить пытались. И…
Тут она разрыдалась. Я еще тогда поняла, и в который уже раз прокляла свою доверчивость. А ведь сама убеждала моего дурака простить этого норвежского мерзавца! Только мой дурак когда надо — очень умный.
— Глеба забрали, — всхлипывала Юлька. — Мама, этого не может, не может, не может такого быть, не мог он на отца руку поднять…
Может, мрачно думала я. Все может. Вот ведь псих! И на Юльку, чтоб не защищала своего мерзавца, наорала. Я ей все припомнила — и ее озабоченную учительницу, и Генку, и многое, многое… Юлька глядела на меня мертвыми глазами, потом встала и закрылась в своей комнате.
С того дня мы почти не разговаривали. Юлька уходила из дома утром, возвращалась вечером, от ужина отказывалась. Говорила, что не голодна. Исхудала и почернела, но я марку держала, не сдавалась. Хотя очень мне ее жалко было. Ну что за мозги бог девке дал? Что ж она мерзавца от порядочного человека отличить не может?! Начала было ей говорить, чтоб она с Ванькой помирилась, поди, ждет ее до сих пор. Юлька отмалчивалась.
И, главное, в выходные тоже уматывала. Я почти рукой на нее махнула. Ну если она такая идиотка, что с нее взять?!
Моего дурака выписали. Приехал обросший бородой, тощий, под глазами круги черные… Я и плакала, и радовалась — живой все-таки. С Толиком он больше не общался, сказал, что тот много хочет. И все. Мне опять радость: Тамарку не увижу. Зато про Глеба рассказал.
Это ведь он звонил тем вечером. Сказал, что врачи не подтвердили наличие у него психических заболеваний. Предложил встретиться, чтобы показать документы. Специально выпросил у врачей, чтоб моему дураку в нос сунуть. И мой пошел! Уверял еще, чтоб отвадить его окончательно, на встречу согласился. Настроение у него такое было, что нагрубить кому-нибудь хотелось — он с утра с Толиком поцапался, из-за фирмы этой чертовой. Вот и решил, что повод есть зло сорвать…
И только ночью, когда я почти уснула, он тихо сказал:
— Не Глеб меня пырнул.
— Что?
— Я говорю, если б не норвежец, я б там окочурился. Это же он «Скорую» вызвал. Я в сознание пришел, а он как раз подбегал. Не он это…
— А кто?! Ну кто?!
— Не ори. Юльку разбудишь.
— Я и так не сплю, — сказала Юлька. Засранка, подслушивала! — Пап, ты уверен?