Сегодня или никогда. В окружающей Ару толпе стояло немало добропорядочных мэтров с их благопристойными мистрис и с кошельками на поясах, и ему было раз плюнуть пробраться в первые ряды, якобы задарма поглазеть на диво, а потом выбраться назад, толкаясь и задевая публику, униженно извиняясь всякий раз и убеждаясь, что взгляд, брошенный на его незначительное лицо, опять обошел его стороной. Туда он шел, дабы отметить расположение интересующих его объектов; обратно — уже с намерением овладеть избранной жертвой.
Близость кошелька возбуждала его больше, чем иного — близость женщины. Еще только проходя стороной, он ощущал его увесистость, ребристость наполняющих его монет, казалось, слышал их призывное серебряное пение, вроде того, каким сирены манили мифического Улисса.
Он совершил ошибку, какую, к нашему общему счастью, часто делают начинающие карманники. Он выбрал забавного толстощекого господина в коричневом, явно впервые глазевшего на чудеса мышиной дрессуры, и только что рот на них не разевавшего, и когда уже работал с ним, держал в памяти только его изумленное, по-детски восторженное лицо. Он не заметил, что поодаль стояли выходные солдаты с их подружками на час и что подружки скучали. Их предыдущие дружки сюда их уже водили, и до них — много раз. Они бывали здесь столь часто, что даже Ара не успевала каждый раз обновлять свою программу.
— Ой, Уилл, глянь! — взвизгнул над самым его ухом женский голос. — Ей-богу, кошелек режет!
Хаф вильнул в сторону, на пути отдавив кому-то ногу. Толстяк схватился за пояс. Голос у него оказался пронзительней, аж уши заложило. Когда тебя ловят с поличным, почему-то ужасно хочется, чтобы говорили потише. Хаф помчался, петляя как заяц, спотыкаясь о корзины и опрокидывая их, лавируя меж подводами, ныряя под прилавки… Вослед ему неслось улюлюканье. Где-то на полдороге, не сразу, он бросил вожделенный кошелек, испытав при этом чувство словно его самого обманули и бросили. Ни прежде, ни после он ни разу не держал в руках столько денег разом. Хуже всего было то, что в травлю постепенно вовлеклась вся ярмарка Почему-то не нашлось ни единой души, пожелавшей его укрыть. Никто не любит карманников, и всяк норовил подставить ему ножку или ухватить за рубаху. Без сомнения, это было более азартное, более мужское развлечение, чем мышек смотреть.
И в конце концов его сбили с ног, множество могучих рук вцепилось ему в ворот, в волосы и, что особенно болезненно, — в ухо.
— Чего ему по вашим правилам сделают? — вздергивая его на ноги, спросил солдат, которому выпала честь поимки. То есть это он, невинная душа, думал, будто на ноги, на самом деле тщедушный Хаф в его лапищах не доставал до земли нескольких дюймов. И это подозрительно напоминало виселицу.