Тысячи королевских птиц носились в небе над процессией и орали оглушительно, точно тоже считались меж собой привилегиями. Гигантские, почти черные заснеженные ели подступали с того берега к самой кромке, как вражья армия. Рэндалл очень долго не мог оторвать от них взгляд.
Здесь их опять перестроили, разделив на тех, кому дозволялось ступить на лед, и прочих, выстроившихся на берегу, кому предстояло наблюдать церемонию издали, что было, по мнению Рэндалла, которого, понятно, никто не спрашивал, вполне целесообразно. Сам он относился к первой категории, лошади, военные и большинство дворян — — ко второй.
Более масштабную катастрофу, чем ежели бы лед треснул под их ногами, трудно себе представить.
Вот разве что кто-то расторопный догадался ночью полить сцену кипяточком, потом для убедительности замаскировав ее легким слоем пушистого снега! Стоя рядом с матерью и спешившимся Брогау на узорчатом ковре, он изо всех сил напрягал слух, чтобы первым услышать треск льда, раньше, чем, казалось бы, прочная опора уйдет из-под ног, и даже слегка огорчился, когда ничего подобного не случилось: похоже, в этот день не суждено было произойти ничему интересненькому.
Посреди заснеженной глади зияла черная полынья безукоризненно правильной прямоугольной формы, подернутая прозрачным ледяным крошевом. Все вдруг странно притихли, и только вороны, королевские птицы, носились в вышине и орали, как будто одни были здесь хозяевами.
Ливрейные слуги опустили носилки на лед, распеленали многочисленные покровы и отступили, позволяя присутствующим в последний раз лицезреть короля, облаченного в тяжелую, мало не до колен кольчугу и сомкнувшего руки на рукояти двуручного меча почти в полный собственный рост. Полынья готова была его поглотить.
Разумом понимая, что такое погребение ничуть не хуже прочих, скажем, огненного или замурования в склепе, Рэндалл все же поежился от внезапного озноба. Ожили в памяти разные жуткие сказки вроде той, что короли династии Баккара, один за другим уходящие в эти черные врата, лежат там, один подле другого, закованные в саркофаги из год от году нарастающего донного льда. Что династия прервется, когда река не примет короля, когда следующий покойник не влезет в прорубь, переполненную призраками, замурованными в прозрачные глыбы.
Здесь никто никогда не нырял. Говорили, что донный лед тает и летом, что солнечное тепло не проникает сквозь толщу бегущей воды и драгоценности, с которыми погружали королей, оставались нетронутыми, вмурованные в ледяные глыбы.
«Меня не хотят, потому что я — твой сын». Потом, когда под полное безмолвие тело короля скрылось в глубинах холодной черной воды и был дан отбой, рыцари и дамы полезли по берегу вверх, где под самыми городскими воротами их предусмотрительно ожидали экипажи. Погребальный траур кончился, из королевских погребов простонародью выкатили бочки вина попроще, и с наступлением вечера, что ввиду зимы случилось скоро, тут и там слышались пожелания королям Баккара отправляться на тот свет как можно чаще, если уж это такой безотказный способ слупить с них дармовую выпивку.