– Omnes vulnerant? – удивленно переспросил Борзенко. – Что-то я не припомню таких девизов ни у одной масонской ложи, – сказал он. – «Все ранят»… Гм… Вероятно, имеются в виду человеческие грехи или страсти или что-нибудь этакое. Ну или смерть близких людей. Смерть близкого человека ранит нас. Если хотите, покопаюсь в книгах.
– Было бы неплохо, – сказал Глеб.
– Если что-нибудь найду – позвоню вам.
Глеб убрал телефон в карман, и Романов поинтересовался:
– Ну как?
– Магистр не в курсе, – ответил Глеб.
Романов сухо усмехнулся:
– Еще бы.
Глеб снова принялся разглядывать подсвечник. Он был совсем небольшой: две тонкие змейки, чьи пасти образовывали паз, куда вставлялась свеча. Снизу змейки были привинчены бронзовым болтиком к небольшому круглому основанию. Глеб повернулся к бывшему парфюмеру и сказал:
– Георгий Александрович, у меня к вам просьба.
Романов надменно приподнял бровь и проговорил:
– Дайте-ка угадаю. Вы хотите взять у меня на время этот подсвечник, не так ли?
– Да.
– Видите ли, в чем дело… Если бы вы попросили его у меня час назад, я бы ответил – забирайте, и дело с концом. Но, как только что выяснилось, он имеет большую историческую и, что немаловажно, материальную ценность…
– Я вам его верну. Обещаю.
Романов внимательно посмотрел на Глеба, затем махнул рукой:
– А, черт с вами. Забирайте. Мне даже интересно, насколько далеко заведет вас эта запись.
– Главное, чтобы не в те места, откуда не бывает возврата, – пошутил Глеб.
В холодных голубых глазах Романова мелькнул какой-то странный огонек.
– Как знать, – задумчиво проговорил он. – Как сказал поэт, мы в себе не властны.
Глеб нахмурился, а Романов улыбнулся со всем дружелюбием, на какое только был способен.