Сварив себе кофе, Дзикевич уселся в кресло и положил на колени свежую газету. Кресло стояло у окна, и, прежде чем приступить к чтению, Сергей Анатольевич долго смотрел на небо. Оно было серым, неприветливым. На город опускались сумерки – любимое время Сергея Анатольевича. Часы показывали шесть часов вечера. Шесть часов…
В душе у бизнесмена засаднило. Он вдруг вспомнил, как лет двадцать тому назад так же сидел в кресле и смотрел на небо. И почему-то чувствовал себя счастливым. На душе было легко, словно он искупался в купели со святой водой. Никаких забот, никаких тревог. Куда уходит время? – подумал вдруг юный Сергей. Ему стало обидно, что и это блаженное мгновение уплывет во тьму, не оставив после себя даже самого слабого следа. А сколько их было, таких мгновений? Десятки, сотни, тысячи? Почему он забыл о них? Почему прошлое сливается в какой-то неразличимый мутный поток, и лишь отдельные минуты легко всплывают в памяти, подобно рифам, торчащим из черной воды океана? За плечами двадцать лет жизни, а если начать вспоминать, то вспомнятся от силы дней тридцать. Ну сорок, ну пятьдесят – не больше. Где все эти годы? Что за туман скрыл их? О, это ненавистное, ядовитое, черное облако времени, пожирающее реальность.
И тогда он решил специально запомнить этот миг, зафиксировать его в памяти, поставить вешку. Кресло, окно, небо, круглый циферблат часов и черные стрелки, показывающие шесть часов вечера. Это было двадцать лет назад, а сейчас…
Сергей Анатольевич потер пальцами усталые глаза, перевел взгляд на газету, которую по-прежнему держал в руках, и вдруг вспомнил Надю! – ее тонкие руки на своих плечах, когда он сидел перед мольбертом с кистью в руке и, слегка отклонив голову, смотрел на холст хищным, цепким взглядом художника. Ее теплое дыхание на своем затылке.
– Твое мастерство растет с каждой картиной. Господи, Сережа, как я счастлива, что ты рядом.
– Это я счастлив.
– Когда-нибудь твои картины будут висеть в Третьяковке.
– А почему не в Лувре?
– Потому что ты патриот и не позволишь вывозить свои шедевры из страны. Захотят посмотреть – сами приедут.
Дзикевич улыбнулся и, не отрывая взгляда от полотна, нежно погладил ее пальцы.
– Что у тебя за духи? – спросил он.
– Тебе не нравятся?
– Да нет. Просто странный запах. Пахнет травой и… еще чем-то.
Надина кожа была теплой и бархатистой.
– Я люблю тебя, – тихо прошептала она.
– Я тоже, – ответил Дзикевич.
И вздрогнул. Он готов был поклясться, что еще секунду назад гладил пальцы девушки. По телу Сергея Анатольевича пробежала дрожь.