Эти женщины не спрашивали меня о прошлом. Я не должна быть еврейкой, мои родители умерли, и они не хотели знать, как это случилось. Леонтин и Сибил были «обручены с Богом» — так они объяснили мне свое безбрачие. Бог приходил к ним без конца, во время завтрака, полдника и ужина, мне такой муж казался ужасно надоедливым.
— Но я еврейка! Моя мама была еврейкой…
— Нет.
К ним приходил брат кюре, с которым они постоянно обсуждали мое будущее: «Ты пойдешь в школу, станешь учительницей и будешь сама зарабатывать себе на жизнь». Думаю, они также предполагали отправить меня в монастырь, но им пришлось быстро отказаться от этой мысли.
В возрасте шестнадцати лет я поступила в педагогический колледж — в хлопковых панталонах до колен, шерстяной юбке, блузке, застегнутой на все пуговицы, и плоских сандалиях. Я выглядела отвратительно. Я знала об этом и по вечерам разговаривала сама с собой в комнате. Можно было бы писать, но это слишком медленно. Меня сводили с ума неуместные панталоны. Я сняла их перед остальными девочками и повесила на школьной лестничной клетке. Каждый бунтует, как может. Увы, Сибил и Леонтин купили мне новые панталоны и без конца читали проповеди о том, какая кара постигает распутных девушек!
Еще я рассказала опекуншам о помаде, которой пользовались другие девочки, — мне казалось, что это красиво.
— Девушки с накрашенными губами? О, это просто отвратительно!
— Хотите, я расскажу вам кое-что действительно отвратительное? Хотите, расскажу о том, что я видела?
— Нет, нет! Ты постоянно говоришь о таких ужасных вещах!
Единственное, что хотели эти мадемуазели, — читать мне проповеди, воспитывать, делать из меня хорошую девочку. Я недоумевала. Значит, я плохая? Почему никого не волнует то, как я страдаю? Почему на меня напяливают уродливую одежду, когда остальные девочки ходят в красивых платьях? Некоторые красились, а я не могла себе этого позволить, потому что мое лицо было покрыто оспинками. Ужасные ступни, мускулистые ноги, шрамы повсюду, и, конечно, волосы! Я забыла сказать о волосах, тонких и слабых, которые торчали во все стороны, и я даже при помощи воды не могла их пригладить. Я и так страшная, а опекунши вместо того, чтобы хоть как-то привести меня в порядок, так ужасно наряжают меня. Вот, например, шляпа! Я отказываюсь ее носить, но ничего не поделаешь — мне все равно напяливают ее на голову. Никто из ребят не носит шляпу, поэтому я объявляю, что, если ее сдует ветром, я за ней не побегу.
Я иду, выпрямившись, заворачиваю за угол, ветер хватает мой головной убор и уносит его. Сибил побежала за шляпой, но я добилась того, что стала надевать ее только в церковь. Церковь — дом Бога, еще одна тайна, в ней всего лишь призрачный дух Господа, я не хочу пить святую воду! Я еврейка! Но это не мешает им засовывать в эту воду мою руку, я должна учить молитвы, читать наизусть слова, в которые я не верю. Я говорю об этом, бунтую — значит, я попаду в ад! Тогда они применяют шантаж: